Зиму наскучило спать да говеть,

      Он по натуре не крот, —

      Идет, пошатываясь, медведь,

      Шерсть о кору трет.

      Шел, пошатываясь, медведь,

      Все по-новому замечал

      И лишь потому, что не мог петь,

      Р-р-рычал.

      Лет своих никогда не считал,

      Товарищей не имел.

      О лучшем думать и не мечтал,

      За то, что есть, постоять умел.

      Врагов о милости не молил,

      Не ведал земной тоски,

      Медвежатников наземь валил,

      Ломал рогатины на куски.

      Но из-за дерева – из-за угла —

      Ничтожная пуля его подсекла.

      Даже меха не повредила

      Дырочка тоненькая, как шило,

      Но кровь, на месте застыв, остыла,

      И стали дряблыми жилы.

      Ему ножом распороли живот

      Без всяких переживаний.

      Мочили, солили, сушили – и вот

      Он стал подстилкою на диване.

      На нем целуются, спят и пьют,

      О Пастернаке спорят,

      Стихи сочиняют, песни поют.

      Клопов керосином морят.

      В центре Москвы, от лесов вдали,

      Лежит он, засыпанный пудрой дешевой.

      Как до жизни такой довели

      Его, могучего и большого?

      Оскалена жалко широкая пасть,

      Стеклянны глаза-гляделки.

      Посмотришь – и думаешь: страшно попасть

      В такую вот переделку.