Плач Шавкат вначале принял за скрип металла по металлу. На ветру.

      Вот только ветра здесь не было… Хм-м… Да, считай – уже года полтора.

      Он ещё раз внимательно и не торопясь осмотрелся.

      В мертвящей тишине как обычно казалось, что тоска и безысходность невидимым пологом нависли над пустошью, бывшей некогда жильём людей. А зима мёртвой леденящей хваткой навсегда вцепившись в сердца чудом выживших…

      Нет, ничего подозрительного на покрытой свежевыпавшим серо-белым снегом бугристой равнине, с торчащими кое-где из-под неглубокого покрова ржавыми балками, чудом уцелевшими отдельными фрагментами стен, изломанными кусками водо– и газопроводных труб, и серыми глыбами бетона, в которую превратился цветущий город, не заметно. Никаких «шевелений», или явственно выделяющихся новых формаций, могущих служить укрытием, не видно даже в отцовский цейссовский бинокль.

      Подобравшись поближе к источнику странного звука, он различил и отдельные всхлипывания, с надрывом и каким-то всхрапыванием: похоже, рыдала женщина. Охрипшая. Значит, рыдает уже давно. Но – всё ещё взахлёб, отчаянно, так, словно у неё страшное, непоправимое горе.

      Какое горе могло случиться на исходе третьего года после Катастрофы, Шавкат представлял отлично: умер кто-то из последних родных или близких. Не представлял он только одного: как в этой разгромленной клоаке, помойке, безлюдном пустыре, (Как ни назови – всё правильно будет!) словом, в полностью уничтоженном взрывными волнами центре того, что раньше было горделиво-великолепной столицей их маленькой, но независимой страны, ещё мог сохраниться кто-то живой.

      Правда, вскоре обычная осторожность и привычка всегда вначале думать, а не поддаваться естественному порыву подойти и пожалеть, возобладали: он перебрался чуть ближе, и снова залёг и замер, напряжённо вертя головой в защитном бело-сером капюшоне во все стороны: а ну, как снова – подстава?

      Минут через пять осторожно двинулся по кругу: проверять подозрительные места.

      Однажды его уже пытались так подловить. Тогда, правда, плакала маленькая девочка, а в засаде сидели её родители и два дяди. Правда, было это почти два года назад, когда только-только спала остаточная радиация, и руины перестали, наконец, светиться по ночам. Да и он сам – совершенно не поддался на приманку. Вычислил, где могут быть самые удобные места для засад, и накрыл всех.

      И ничуть не стыдно, что он убил и женщину – мать девчонки. Потому что его спасло от пули из её Макарова только то, что он вовремя перекатился за другой сугроб…

      Правда, вот поживиться оказалось нечем: все припасы в крохотном подземельи-берлоге с отвратительным запахом плесени, прогорклого масла, и застарелых пота и мочи, оказались съедены. Вероятно, поэтому взрослым и пришло в голову «поохотиться». «На живца».

      Ну правильно с одной стороны: не тащиться же тридцать кэмэ в пригороды, чтоб там попытаться подстрелить выживших кое-где баранов, упорно пытавшихся что-то выкопать из-под снегов долин и холмов. Или попробовать накопать оставшихся так и неубранными картошки, моркови или свеклы…

      А сейчас, как выяснил Шавкат, и поля давно копаны-перекопаны, а жалкие остатки корнеплодов съедены. Прямо сырыми. Прямо на месте. Потому что всё какая-никакая – а страховка от цинги.

      Вот только засеять хоть что-нибудь никто не торопится. Ха-ха.

      Во-первых – некому. Во вторых – нечем. А в-третьих, ни пахать, ни, разумеется, сеять при минус десяти невозможно! Да и бараны сейчас исчезли. То ли – откочевали на юг, то ли их переловили. То ли просто – сами передохли. Им-то никто не говорил, что есть радиоактивную траву нельзя.

      А вот с яблоками, виноградом, дынями, арбузами и всей прочей прелестью, которую щедро родила благодатная земля, и которую привычно называли дарами садов и полей, оказалось куда хуже. Потому что всё, что полили кислотные и радиоактивные дожди, и на что осела просто пыль после взрывов, есть смог бы только совсем уж слепой. Или отчаявшийся… Как не вспомнить анекдот советских времён про «Чернобыльские яблочки».

      Так что девочку – её звали Мукаддас – пришлось забрать с собой.

      Вот только прожила она у них недолго. Видать, те, кто руководил её маленькой группкой, не понимали, что