Объявление ничем не отличалось от стандартного.

      «Работа за рубежом. В филиал крупной международной корпорации, специализирующейся на выпуске элитной одежды, требуется молодой креативный дизайнер. Стаж работы по специальности – не менее пяти лет. Производственные навыки и владение ангальским языком обязательны. Подробности после собеседования. Зарплата – от 3 500 у.е. С собой иметь резюме и…» И прочие казённо-бюрократические атрибуты.

      Далее шёл «контактный телефон» и «адрес головного офиса». Блин…

      Отшвырнув газету в кучу остальных, Алексей встал с постели. Щека дёрнулась.

      Нет, так не пойдёт. Кипа мятой и рванной бумаги в углу у изголовья кровати доходит уже почти до колена. Босая ступня наступила на что-то острое, он даже подпрыгнул, зашипев. Зар-раза, что это так колется?! А-а, закаменевший чипс. В кухню так вообще стыдно зайти: гора немытых тарелок и кастрюль с безобразно шелушащимися корочками и разноцветными пятнами, на ладонь торчит из мойки. А уж запах…

      Что же он – свинья, что ли? Или – отчаялся?.. Запустил до безобразия свой «быт», и не следит за состоянием квартиры? Вон: на книжной полке пылюки, оказывается, наросло – можно рисовать. Пальцем. Или записывать всё те же телефоны. Телефоны…

      Нет, он уже их не записывает и не выписывает.

      Бросив сердитый взгляд на будильник – тот не испугался, и упорно продолжал показывать девять сорок две – Алексей прошёл на кухню.

      Холодильник ему попался тоже не из пугливых. Поэтому крепкие слова и комментарии по поводу отсутствия еды перенёс стойко. Впрочем – скорее, просто равнодушно. Слыхал и не такое…

      Алексей, выудив из недр ослепительно ярко сверкающего пустотой пространства, пакет с недоеденной позавчера булкой. Хмуро взглянул на чайник. Тот как раз закипел.

      Ну, хоть на этом спасибо.

      Он долил в кружку позавчерашней же заварки. Разбавил её кипятком. Сахар кончился ещё на той неделе. Так что кушать остатки уже слегка попахивающей плесенью сдобы пришлось без «подслащения жизни», как любила говаривать бывшая…

      За завтраком он задумчиво смотрел в одну точку: на кран мойки. Из носика каждые пять секунд капала жирная, словно издевательски сверкающая в лучах включённой у раковины лампочки, прямо-таки лучащаяся оптимизмом и толстенькими наливными боками, капля.

      Зараза! Нет, не капля, а кран – сам он без инструментов прокладки поменять точно не сможет, а денег – не то, что на сантехника, а и на новую булку… Катастрофически.

      Доев и ополоснув чашку, (Чтоб была хоть одна чистая!) он подошёл к окну.

      Чуть отодвинул посеревшую от пыли занавеску. За окном всё так же серо и неприглядно: пасмурно, смог. Видно лишь унылые коробки корпусов промпредприятий, да и то – не дальше пары километров: всё тонет в сизо-голубой дымке. Столица. Мать её…

      Ночью из окна его дешёвой квартиры даже «огней большого города» не видать – окраина. Сравнить вид отсюда после заката можно было лишь с картиной из далёкого детства, когда они с матерью ехали ночным поездом в гости к тётке.

      На одном из полустанков он нарушил строжайший запрет родительницы, привстал с нижней полки, и упёрся носом в стекло: чернота за окном купе подавляла… Но и притягивала, как магнит.

      Зловещей неизвестностью эта, словно клубящаяся, как туман, темнота, притаилась за краями залапанного чужими жирными пальцами, стекла. И только в центре как бы картины в рамке из массивных брусьев, кое-что сглаживало, смягчало ощущение опасности: подвешенная к кривоватому деревянному столбу лампочка с жестяным плоским колпаком сверху, отбрасывала, качаясь на ветру, режуще-пронзительный свет на кусок покосившегося забора, ворота какого-то лабаза и отблёскивающую чёрной водой огромную лужу.

      Валики выдавленной колёсами грязи, обрамляющие лужу, и начинавшиеся словно нигде, и уходящие в никуда, всё равно навевали мысли о чём-то тревожном и тоскливом.

      А больше ничего видно не было…

      Кусок чьей-то жизни. Довольно унылой и беспросветной. Без разъяснений.

      Он, отлично осознавая, что смотреть не на что, и незачем, всё равно упорно вглядывался во всё это, пока состав, поскрипывая, и подёргиваясь, не вывез его в уже абсолютную черноту башкарских степей. Рассеиваемую лишь мерцанием звёзд, плохо различимых через грязное стекло – кажется, было новолуние. Он тогда ещё подумал, что лучше уж абсолютная чернота и неопределённость, чем – вот так, сиротливо-убого…

      И вот, почти так же, как на том забытом Богом полустанке,