У въезда в Киеромяки шлагбаум и охрана – финские солдаты.

      – К Юлерми Пюхяля иду, в гости. Он мой дядя. Поживу у него.

      – Поживи, – не возражает старший. – Только пусть дядя сходит к командиру и предупредит его. У нас здесь режим строгий.

      Киеромяки[14] носила свое название из-за северного склона, непосредственного отношения к деревне не имевшего.

      Если южный склон холма, чуть выше середины которого степенно текла улица дворов в тридцать, пересеченная переулком, сбегавшим вниз от улицы четырьмя дворами, а верхним концом упиравшимся в сарай, выстроенный при советской власти для трактора, который предполагалось выделить будущему колхозу, был пологим, то северный – почти отвесным. К тому же вкривь и вкось изрезан оврагами и буераками. И подкопан изрядно – в довоенное время жители не только Киеромяки, но и окрестных деревень брали там песок для своих нужд – удивительно ровный и чистый.

      Однако сейчас ни сельчане, ни их соседи песок оттуда не только не брали, но и взглянуть на северный склон возможности не имели: несколькими метрами ниже хребта по южному склону, как раз там, где заканчивались наделы, в два ряда тянулась колючая проволока, ограждая северный склон не только от посягательств, но и от взглядов.

      Юлерми встретил Микко так, будто они расстались, самое давнее, сегодня утром после завтрака.

      – Хювяя пяивяя, – поздоровался Микко.

      – Терве, – ответил он на приветствие. – Иди в дом. Коня распрягу, тоже приду.

      В глубине двора стоял запряженный в сани невысокий, но крепкий коник, несмотря на несильный мороз обвешанный сосульками. И дно саней присыпано обрывками бересты и крошками ольховой коры.

      «Дрова из лесу возил. И, скорее всего, не себе – у дровяника ни полена», – определил Микко.