Прежде, чем пойти к бабушке, я долго настраивался и подыскивал подходящие слова. Наконец, набравшись решимости, я негромко постучал в ее дверь.

      – Да, – донесся бабушкин чуть хрипловатый голос.

      Тихо ступая, я вошел в комнату. Бабушка сидела у окна в своем голубом халате и держала перед лицом раскрытый журнал. На меня она даже не взглянула.

      – Бабушка… – пробормотал я после минутного молчания.

      Она опустила на колени журнал и, прищурясь, внимательно, даже как-то пытливо посмотрела на меня взглядом кардинала.

      – Бабушка, я пришел сказать… – еще нерешительнее промямлил я. Приготовленные слова как будто застряли у меня в горле и никак не выходили.

      – Подойди сюда, – протянула бабушка мне свою сухую бледно-желтоватую руку со сморщенной кожей.

      Я подступил к ней, и она взяла меня за руку, продолжая всматриваться в мое лицо. Ей как будто нравилось это мое смущение и моя растерянность.

      – Бабушка, та твоя авторучка…

      – Ну?

      – Я… я ее потерял, – выдохнул я наконец.

      Опустив голову, я разглядывал коврик перед бабушкиной кроватью и чувствовал, как лицо мое горит от стыда.

      – Я знала это, – промолвила бабушка спокойно. – Ты принес мне другую. Думал, что я со своим слабым зрением и плохой памятью не замечу. Если бы ты сразу признался: я потерял, бабушка, прости, – я бы совсем не сердилась. Я и так отдала бы тебе ту авторучку. Зачем она мне? Мне уже и писать тяжело. Да и некому писать… Но хорошо, что ты хоть теперь признался.

      Я чувствовал, что теперь уже горят и мои уши. Я уже и сам не знал в эти минуты, где правда, а где ложь, вру я сейчас или врал раньше.

      – Ты простишь меня? – только и выговорил я. И в глазах у меня было мутно.

      Бабушка погладила меня своей теплой сухой ладонью, как будто даже тихо-тихо шелестящей, точно крылышко стрекозы.

      – Считай, что уже простила, – сказала она. – Ну что, будем опять дружить? – спросила она, приобняв мои плечи.

      Я кивнул.

      – Вот что, Леша, – твердо произнесла бабушка. – Давай забудем ту чертову авторучку. Пропади она пропадом. Дело не в ней, а в нас самих. В том, как мы друг к другу относимся, насколько друг перед другом честны. Верно?

      Я снова кивнул.

      – Ну! – совсем уже задорно бабушка потормошила меня. – Ну-ка скажи быстро: сколько чертей в доме?

      – Семьдесят, – сказал я.

      – Точно. Угадал!

      Мне тоже стало вдруг весело и легко на душе. И подумалось, что, вопреки моим правилам, честность – это все же не самое главное на свете. Главное – это что-то другое.

      В тот вечер бабушка была весела, как в прежние времена, шутила за столом, так что мама с папой снова недоуменно переглядывались. И Марина с Лизой тоже переглядывались, ничего не понимая.