Софья Тихоновна лежала на кровати, застеленной шелковистым покрывалом – подарок Наденьки на Рождество, – и шевелилась только затем, чтобы повторить или пропустить очередной романс. Двигала одним пальцем, на ощупь находя на пульте нужные кнопочки…

      По стенам метались тени, ветер за окном трепал ветви вяза, закатные отблески розоватыми пятнами ложились на голубые обои. Неяркие лучи пробивали стекло серванта и тускло ломались на стеклянных гранях старых фужеров.

      Как знаменательно гадко начинался этот день!

      Наденька сказала: старухи.

      Она давно сжилась с возрастом, обвыкла в нем и позволяла себе шутить…

      А у Софочки такие слова с языка не спархивали – падали каменьями…

      Как-то в универмаге она потеряла Клавдию, разволновалась и, опрашивая покупателей и служащих, забыла слово «пожилая». Вот вылетело из головы, и все! «Пожилая женщина в белом берете…»

      Софьюшка бегала по торговому залу и спрашивала каждого встречного: «Вы не встречали даму преклонного возраста в вязаной белой шапочке?»…

      Сказать про восьмидесятилетнюю сестру старушка язык не повернулся.

      А сегодня про нее саму – старуха. «Кто внимание обратит…»

      Или это было вчера?..

      Старуха. В шестьдесят с крошечным, совсем крошечным(!) хвостиком…

      И обратили же внимание!

      И – кто!

      Володя Сытин… Именно он впервые привел шестнадцатилетнюю Софью в оперу. Именно его она схватила за руку, когда запел божественный Лемешев…

      А он сидел не шелохнувшись. И пальцы Софьюшки отпечатались поверх его ладони красными влажными отметинами.

      А потом он повел ее к служебному выходу из театра…

      Там стояли знаменитые лемешистки…

      Многие тогда показались Софье до смешного старыми. Старыми восторженными артефактами, ископаемыми в лисьих воротниках и брошах.

      Лемешистки бросились к своему кумиру, забросали, запорошили его барское богатое пальто лепестками цветов. Лапки выделанных лис путались между собой, оскаленные мордочки со стеклянными бусинками глаз тоже выражали дикий звериный восторг…

      Володя и Софа стояли чуть в стороне. Володя пренебрежительно усмехался. По-юношески чутко ревновал подругу к чужому триумфу и таланту…

      А артефакты взволнованно лепетали… И было им чуть меньше, чем сейчас самой Софье… И даже не чуть…

      Действительно смешно.

      Сегодня Володя Сытин не узнал. Прошел мимо, поворачивая за гаражи, и даже скользящего взгляда не кинул… Какая-то старуха в скрипучих сапогах…

      А у Софы ноги в землю вросли. И шея окостенела так, что не позволила наклонить, спрятать в воротник лицо или хотя бы отвернуться – не узнавай меня, Володя, не узнавай!

      И он прошел мимо. Мимо сгорбленной фигуры в выцветшем плаще, мимо разухабистой шапки с задиристым помпоном и стоптанных сапог, в которых ноги