Эллу разбудил звонок домофона. Она поглядела на часы на прикроватном столике. Голубые цифры показывали семь вечера, и она удивленно моргнула. Она проспала три часа. Приглушенный свет окрашивал комнату в темно-серый. Дождь прекратился, и теперь до нее долетал знакомый городской шум. Раздраженные гудки такси и вой полицейских сирен. Крики людей и резкий визг тормозов фуникулера, едущего вниз с Хайда. Отдаленный гул корабельной сирены. Чисто умытый город сиял внизу, и этот свет отражался от низко висящих облаков. Дождь смыл всю уличную грязь, по крайней мере, на этот вечер.

      Элла медленно поднялась с постели. Тело во сне затекло, и все раны еще отдавались болью. Большой ушиб на левом плече и ребрах налился ярко-лиловым.

      Дэмьена она обнаружила в гостиной. Он был босиком, в темных джинсах и приталенной черной майке. Она немного понаблюдала за ним, пытаясь понять, как он себя чувствует после отдыха. Он менял музыкальные станции в Айпаде, который был привязан к колонкам. Она подошла к нему сзади, обняла за талию и поцеловала в шею. Он вздрогнул, но быстро опомнился и притянул ее к себе.

      – Как ты спала? – спросил он.

      – Спасибо, хорошо. Кто звонил?

      – Дейви. Она уже поднимается.

      – Хорошо.

      – Она обещала принести лазанью.

      – Мммм. – Как ни странно, мысль о еде была приятной. С другой стороны, это была лазанья Дейви, которую она готовила по рецепту своей мамы-итальянки. Никто не мог устоять перед лазаньей мамы Майер.

      Дэмьен выбрал станцию и установил громкость так, чтобы музыка звучала фоном.

      Элла потерла глаза:

      – Эти лекарства просто вырубили меня.

      – Если ты не в форме, я могу отправить Дейви домой.

      Какая-то ее часть хотела, чтобы Дейви оставила ужин на пороге и ушла. Им с Дэмьеном надо было о многом поговорить. У нее еще оставалась масса вопросов. Но ей хотелось есть и она соскучилась по подруге. Если память не подводила ее и в этом случае, то они уже довольно давно не виделись.

      – Нет, я в порядке, – сказала она. – Я рада видеть ее и ее лазанью. Умираю от голода. Пойду умоюсь.

      В ванной Элла разделась и закрыла повязку на руке специальным чехлом, который ей дали в больнице, чтобы не мочить руку. Шрам от кесарева сечения Линн заклеила стерильными повязками и велела Элле их не трогать. Они должны были отпасть сами. Но их можно было мочить, она только не должна была чесать область шрама.

      Встав под горячий душ, она быстро намылилась, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Но все равно она не могла не заметить, как изменилась ее фигура. Грудь стала тяжелой, живот мягким, а бедра гораздо полнее. Столько набранного веса, и никакого младенца в оправдание.

      Она