12/Брейгель. С. А. Белковский
Читать онлайн книгу.
мне сны страшные снятся, видения страшные, если начинаю засыпать…», при этом он хватал со стола и бросал на пол всё, что там было, и большую голубую кустарную вазу, которую я ему подарила и которую он прежде любил, и своё маленькое карманное зеркало, в которое он всегда смотрелся, и когда брился, и когда на ночь мазал губы помадой или лицо борным вазелином. Зеркало разбилось вдребезги. Я не смогла выгнать из сердца ужас, который так и остался, притаившись на дне, от этого им самим нарочно разбитого зеркала. Я про него никому не сказала, сама тщательно всё вымела и выбросила.
Пауза.
Старуха всё на меня жаловалась Саше: «Обидела, Люба меня ненавидит…» Если бы знать, если бы понимать, что имеешь дело с почти сумасшедшей, во всяком случае, с невменяемой, можно было бы просто пропустить всё мимо ушей и смотреть как на пустое место. Но Саша принимал свою мать всерьёз, и я за ним тоже. Насколько это было ошибочно, покажут будущему внимательному исследователю её письма. Горя эта ошибка принесла и Саше, и мне очень много. И для меня большое облегчение, что я могу сложить с себя обязанность судить этот восемнадцатилетний спор между нами тремя. Я предпочитаю передать его ученикам Фрейда.
Доктор Розенберг.
У Александры Андреевны чистейшая проекция, поверьте. Она не может себе простить, что разошлась с отцом Блока. Её другой муж-генерал был полное ничтожество. И она завидовала Менделеевой, что у той отец Менделеев. Большой, всемирный учёный. Про разницу водорода и гелия. Не то что наш мелкопоместный солдафон.
Прекрасная Дама.
И потому, что бы ни случилось с нами, как бы ни теряла жизнь, – у нас всегда был выход в этот мир, где мы были незыблемо неразлучны, верны и чисты. В нём нам всегда было легко и надёжно, если мы даже и плакали порой о земных наших бедах.
Когда Саша заболел, он не смог больше уходить туда. Ещё в середине мая он нарисовал карикатуру на себя – оттуда – это было последнее. Болезнь отняла у нёго и этот отдых. Только за неделю до смерти, очнувшись от забытья, он вдруг спросил на нашем языке, отчего я вся в слезах – последняя нежность.
Пётр.
А меня Сан Саныч любили. Только почему-то всегда Семёном называли. Я и говорю: «Барин, Пётр я, не Семён». Но я не завсегда ему говорил. А только когда он водочки накушается. Тогда сначала добрый был. Когда винищем отлакирует – уже снова злой. А сначала, если граммов триста-четыреста – добрый. Он отвечал мне. Он подмечал меня. Говорил: «Может ты, сука, когда Петром и стал, но отродясь ты полный как есть Семён. Я всех помню, кто в усадьбе родился». Как же ты помнить можешь, ваше высокородие, если ты вечно бухой? А брат мой Андрюха тогда сказал: «Может, ты сын его внебрачный? Он же до того, как на блядей перешёл, всё больше крестьянками баловался». Я и подумал. Если я внебрачный сын… Можно же, говорят, теперь как-то доказать. Анализ сделать. И тогда я получу наследство. Всю усадьбу получу. Продам и уеду насовсем в Питер. И там заживём. Андрюхе ещё останется. Детей у барина всё равно нет. А Любку и травануть можно.