мне уже некуда больше идти.

      Долго ходил я по белому свету,

      но не увидел огней впереди.

      Я заключаю по вашему взгляду,

      что вам не чужд угнетенный народ.

      Может быть, выпьем? Налить вам?

      – Не надо.

      Актер с топором отвечал так же распевно, но басом; заговорив, он поднял руку и вытянул ее в сторону Мармеладова, который, быстро налив себе рюмку и опрокинув ее в отверстие маски, продолжил:

      Меня пихнул локтем Жербунов.

      – Чего скажешь? – тихо спросил он.

      – Рано пока, – ответил я шепотом. – Дальше смотрим.

      Жербунов уважительно кивнул. Мармеладов на сцене говорил:

      Я тем временем оглядывал зал. За круглыми столиками сидело по трое-четверо человек; публика была самая разношерстная, но больше всего было, как это всегда случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых блядей. За одним столиком с Брюсовым сидел заметно потолстевший с тех пор, как я его последний раз видел, Алексей Толстой с большим бантом вместо галстука. Казалось, наросший на нем жир был выкачан из скелетоподобного Брюсова. Вместе они выглядели жутко.

      Я перевел глаза и заметил за одним из столиков странного человека в перехваченной ремнями черной гимнастерке, с закрученными вверх усами. Он был за столиком один, и вместо чайника перед ним стояла бутылка шампанского. Я решил, что это какой-то крупный большевистский начальник; не знаю, что показалось мне необычным в его волевом спокойном лице, но я несколько секунд не мог оторвать от него глаз. Он поймал мой взгляд, и я сразу же отвернулся к эстраде, где продолжался бессмысленный диалог: