Товарищ Чикатило. Михаил Кривич
Читать онлайн книгу.
грамотного человека, от волнения пропускающего иногда буквы и запятые, – до приговора было еще далеко. Он тогда был – подсудимый. Филолог. Предполагаемый преступник. Учитель. Снабженец. Муж, отец, дед.
Человек из клетки.
Медицинская экспертиза признала его вменяемым. Ответственным за свои поступки.
Его семья была вывезена из Ростовской области под чужой фамилией из-за опасений мести со стороны потерпевших.
Хотя при входе в здание суда и в зал заседаний никого из посетителей не обыскивали, документы не спрашивали и сумки не проверяли, вероятного убийцу охраняли с заметной тщательностью. Вопреки обыкновению, его содержали не в следственной тюрьме, а в изоляторе КГБ, то есть по-старому КГБ, а теперь – общественной безопасности, в приличной, по российским тюремным меркам, двухместной камере. Он имел возможность читать газеты и слушать радио.
Но свидания с ним были невозможны.
В считаные секунды перед самым началом заседания судья Акубжанов разрешал иногда фотокорреспондентам снять несколько кадров, запечатлеть согбенного человека в клетке, который делал вид, будто не замечает вспышек. Он позировал, не глядя в объектив. Входя в клетку, он не забывал быстрым взглядом окинуть зал и посмотреть, есть ли на первых скамьях корреспонденты.
Прямое интервью с человеком из клетки исключалось.
Мы задали ему вопросы в письменном виде и получили в ответ листки с отрывистыми фразами, будто филолог куда-то очень торопился, будто не было у него долгих пустых вечеров в тюремной камере.
Правда, его охрана и сокамерник уверяли, что ростовский Джек-потрошитель засыпал мгновенно и спал подолгу.
В сбивчивых его ответах было полно оборванных, недоговоренных фрагментов, повторов, пустых фраз. Самое удивительное в том, что ему нечего было сказать. Ничего особенного. Он был обыкновенным человеком. Как все. Советским человеком. Сыном своей невразумительной эпохи. Учителем, снабженцем. Читателем газет, слушателем радио, телезрителем. Мужем, отцом, дедом.
И все было бы ничего, если бы не обвинения в убийствах.
Но летом девяносто второго суд еще не сказал: убийца. И мы не могли переступить невидимый порог и прямо спросить его: вы убили? Убивали? Хотели убить? Вас действительно неодолимо влекло к вашим жертвам? К девочкам? К мальчикам? Что вы чувствовали, когда искали жертву? Когда убивали? Когда возвращались домой?
Ответы на такие вопросы могли быть истолкованы ему во вред. Нет, мы не симпатизировали филологу. Какие там симпатии! Но вся предыдущая история ростовского дела, включая расстрелянного Кравченко, «Лесополосу», голубых и дураков, побуждала нас проявлять сдержанность. Не забегать вперед.
И как нам ни хотелось, мы не задали ни одного вопроса, имеющего отношение к обстоятельствам преступлений, к следствию и судебному разбирательству.
Только к нему самому – до ареста. До того дня, когда он стал человеком из клетки.
ВОПРОС. Какие события детства, с вашей точки зрения, оказали наибольшее влияние на формирование