Бывшая Ленина. Шамиль Идиатуллин
Читать онлайн книгу.
сейчас говорить, в лихие девяностые и тучные нулевые… Было окошко возможностей для всех.
– И кто в это окошко пролез?
– О да, – согласился Митрофанов. – Кто только не. На самом деле всё ведь этим и объясняется: сорняк занимает все возможное пространство и забирает ресурсы под себя и собственное воспроизводство. Смыслу места не остается. Культурным злакам места не остается. Социальные лифты не работают, потому что загружены отпрысками тех, кто уже наверху. Это как раз не оригинально. В моем детстве примерно так же было, колхоз «Минуя капитализм» всегда сползает в средневековье. И вот в рамках ленной системы и нового феодализма единственный способ выдвинуться – либо стать вассалом, либо бросить вызов лорду и не сбросить его, конечно, – это запрещено, – но потеснить на верхнем этаже. Успеть закрепиться, пока не задушили или пока сам не сдох.
– От запаха, например, – вставила в паузу Оксана, в основном чтобы перебить ощущение дурного сна. Митрофанов работал под ее началом почти два года, был типовым серым клерком: ни фантазии, ни человеческих реакций, ни, подозревала Оксана, умения поддерживать беседы на отвлеченные или просто неодноклеточные темы – и вот вам здрасьте. Неделю назад в магазине Митрофанов оказался носителем заметного темперамента и даже страстей, позавчера – умным профи с неожиданным бэкграундом и внезапными скиллами, теперь вот – речистым смутьяном. Дальше что? Трусы поверх трико и умение перемножать восьмизначные числа на санскрите?
– Запах – это отдельная примета времени, конечно, – продолжил Митрофанов, к счастью, не на санскрите, но и не на том языке, носителем которого его считала Оксана. – В моем детстве этого не было, но остальное было. И протесты были, да и теперь – не было бы у нас ТБО, другая бы тема возникла, правильно? Выборы, выбросы, гастарбайтеры, мухлеж в вузах или школах, что угодно. Раз госкапитализм и автократия толстеют, остальные должны худеть, а где тонко, там и рвется, ассортимент на выбор. И все понимают, что протестовать бесполезно, что это навсегда. И в моем детстве понимали.
Митрофанов ухмыльнулся и глотнул из бутылки.
– И… что? – уточнила Оксана.
– И все. Если народ безмолвствует и нет ни обратной связи, ни механизмов разрешения противоречий, нормальных и работающих, ни смазки для них, кроме коррупции, то рано или поздно власть зарвется, а народ взорвется. И вот тогда по-настоящему вони не оберешься.
– А сейчас прям… Но если честно, Даниил Юрьевич, вы меня поражаете. Революционер просто.
– Старый просто.
– Ой-й.
– Оксаночка, вам, простите, сколько? Тридцать три? Вот как совпало. Не слышали про роковые числа – двадцать семь, тридцать три, тридцать семь, сорок два? Мне сорок три. Вот. Это по нынешним временам типа пустяк, полсрока до пенсии, а если по-нормальному – ужас же. Высоцкий уже умер, Пушкин – тем более, Лермонтов сгнил, даже старик Чехов готовился помирать.
– Даниил Юрьевич, вам не идет кокетничать.
– Никому