Пришлось мне прыгнуть в прорубь как-то раз…

      Сподвиг меня к тому «духовный гуру» —

      Работник бани с крестиком нательным,

      Поющий мантры Васудеве Кришне

      И льющий в печь березовый настой —

      Языческому божеству подарок.

      «Ныряй! Да с головой» – сказал он мне:

      «Представь, что погружаешься ты в Бога.

      Не важно, как его зовут – имен не счесть! —

      Ты просто верь и ничего не бойся»

      Не бойся!? Я, простите, не пингвин

      И мне в обычной жизни ни к чему

      Ожоги тела минус третьей степени!

      Пытался я сбежать, но… не успел —

      Меня столкнули в ледяную воду…

      Дыхание… Вы жили без дыхания?

      Оно исчезло. Тело растворилось

      В квадрате черном Вечного Малевича.

      Взорвалось «Я». Бессмертный наблюдатель —

      Моя душа – испуганно взирала

      На дивный мир, где быть еще мне рано,

      И где меня, пока, никто не ждет.

      И – слава Богу! Красные насосы

      В животное мое всосали воздух.

      С дыханием в меня вернулась жизнь,

      И я воскрес. Но тело – не вернулось:

      Оно знакомилось с промерзшею землею,

      Лопаткой пятки разгребая снег

      И стеклами зрачков вбирая дали.

      А мозг спинной скомандовал: «В парилку!»

      И там, калачиком свернувшись поудобней,

      Как в материнском теплом животе,

      Я грелся, обрастая новой плотью,

      Чтоб снова в жизнь войти. И выпить квасу…

      А кто сказал, что дважды не рождаются?

      – А может быть и трижды?

      – Может быть…

      Что чувствует снег,

      раздавленный пасмурным небом?

      Расстрелянный вьюгой,

      раскатанный валиком ветра

      по мёртвой шершавой земле,

      называемой «полем»,

      но больше похожей

      на брошенный с облака торт

      с испорченным кремом,

      засохшим цукатом,

      и птичкой, свалившейся на бок

      в застывший сироп

      из грязи столетней,

      покрывшейся корочкой льда.

      Что чувствует снег,

      увязший в морщинах проталин?

      Что снится ему в этой белой забытой пустыне?

      Какими мечтами бесплодную вечность заполнить?

      А после, проснувшись, какое занятье найти?

      Молиться морозам? Бояться, как смерти, весны?

      И тело терять, растекаясь по чёрным канавам?

      Что чувствует раненный снег

      на исходе зимы?

      Рассеются серые тучи, и ягода солнца

      станцует, себя распаляя, на самом высоком,

      на самом засыпанном сахарной пудрой сугробе,

      и каждый зародыш зелёною ножкой забьётся

      в скорлупки семян,

      согретых