Бирюлёво Западное, 10.00 утра.

      С неприятным дребезжанием дверные створки расступились и из лифта с аккуратно уложенной на живот камерой выскользнул Алексей. Правая его рука прижимала к уху простенький телефон, а в очках на носу проблёскивала внимательная серьёзность.

      – Там ведь как вчера было, – говорил он в телефон, – Смена не моя, Серёга подменял, так что не ко мне вопрос, Кристина Севовна… Я его видел с утра – был нормальный ещё… А вечером он мне не звонил… Нет, не знаю… Хорошо, до созвона.

      Пискнув телефонной клавишей, Алексей уложил трубку в карман толстовки и начал спускаться к входной двери подъезда.

      На улице во включённую заранее камеру ворвался совершенно обыкновенный двор обыкновенного же спальника: с чугунными, окрашенными в жёлто-зелёное, периметрами неухоженных палисадников, с обломанными кое-где игровыми артефактами детских площадок и с собравшейся уже у дальнего столика братвой.

      Солировал с утра агрессивно настроенный Эдуард Отис, – упираясь худосочной слесарской рукой в кромку столика, он нависал над мелким, но крепко сбитым Потапом.

      – Посмотри мне в глаза, ёпта. Причём здесь Седой, нахуй? Причём здесь Седой? Ладно, – Эдик развернулся и подлез к Потапу сбоку, – Я тебе скажу по-другому. Вот мы, допустим, вместе бухаем, слушай, – ты смотри мне в глаза, ты видишь мои глаза? Вот смотри, я, допустим, бухаю с Седым, правильно, ёпти? Я, допустим, бухнул с Седым, и я говорю там – так и так, вот там люди сидят, им хуёво с утра, бля. А он мне говорит – так и так, мне похуй там. Им хуёво или не хуёво. А я говорю – давай вот, ещё раз пизданём; пускай он пизданёт, а я, короче, пить не буду, а возьму и поставлю на всех.

      Эдик бахнул кулачищем по столику, жестом показывая своё твёрдое намерение помочь похмельным друзьям. Смурные друзья действительно мучались, поглядывая на разошедшегося Эдика с вялым интересом: в кадре включённой камеры Алексея нечёткими пятнами запрыгали Сеня, Фриц, Манекен, Тушёнка и Узбек.