Монах. Об этом я и говорю: такие высоты даются слишком дорогой ценой. Но благодаря осознанности можно обрести спокойное, подлинное умиротворение.

      Руби. Кто-нибудь из читателей непременно спросит: почему этот Монах все время рассуждает об осознанности?

      Нейролог. Он и правда слегка ею одержим…

      Руби. Да, у него все разговоры приводят к осознанности. Вечно о ней толкует. Иногда я выхожу утром из спальни, а он сидит с закрытыми глазами, и я спотыкаюсь об него как о придорожную тумбу… Аш, будь у тебя выбор – быть Нейрологом или понять, что такое осознанность, ты бы что из этого выбрал? Ум или душевный покой?

      Нейролог. Думаю, я бы выбрал душевный покой. Но это непросто, потому что я вырос с комплексом стремления к достижениям. Родители всегда ожидали от меня великолепных достижений. Когда Туптен впервые попробовал поучить меня осознанности, мне показалось, что достичь ее безумно трудно. Поначалу вроде бы все получалось, но потом, неизвестно почему, я впал в подавленное состояние духа. Не знаю, почему и отчего. Потом у меня отчаянно заныла спина и мне мучительно захотелось пошевелиться – то есть прекратить медитировать на осознанность. Потом я почувствовал себя неудачником, потому что Туптен может преспокойно сидеть неподвижно и медитировать, а затем я почувствовал себя неудачником из-за того, что я неудачник.

      Позже я спросил Туптена, что это такое со мной было, и он ответил: «Эти чувства, которые тебя захлестывали, – просто мысли». Тут меня прямо-таки озарило. Надо же, крошечные будничные мысли вроде «забыл купить марки» – это то же самое, что моя огромная печаль «ах, я не получил Нобелевскую премию». Для меня было настоящим откровением понять, что и то и другое – лишь мозговая активность.

      Монах. Именно, чувства – это мысли со включенным звуком.

      Руби. Хорошо, Туптен, теперь я хочу спросить тебя о тягостных эмоциях, которых мы стараемся избегать, – например, страхе, гневе. У тебя когда-нибудь бывала депрессия?

      Монах. О да, еще как. Я впал в депрессию во время отшельничества. Она была очень сильной и тянулась почти половину этого срока.

      Руби. Как долго ты пробыл отшельником?

      Монах. Я ушел в уединение на четыре года. Помню, что много плакал и чувствовал, что провалил свою задачу, раз у меня депрессия. Временами мне казалось, будто в сердце у меня поворачивается нож – прямо физически больно было. Меня тянуло покончить с собой, и я едва не прервал уединение. Но какая-то часть меня хотела исправить происходящее, а деваться мне было некуда – разве что научиться как следует погружаться в медитацию. Я мог выйти из уединения, но не хотел. Все изменилось, когда я научился отвлекаться от мыслей и относиться к чувствам сострадательно – как если бы я общался с напуганным другом. Боль в груди стала меняться и претворилась в радостное чувство.