Он не был больше в ярко-красном,

      Вино и кровь он слил,

      Рука в крови была, когда он

      С умершей найден был,

      Кого любил – и, ослепленный,

      В постели он убил.

      И вот он шел меж подсудимых,

      Весь в серое одет.

      Была легка его походка,

      Он не был грустен, нет,

      Но не видал я, чтоб глядели

      Так пристально на свет.

      Я никогда не знал, что может

      Так пристальным быть взор,

      Баллада Рэдингской тюрьмы

      Впиваясь в узкую полоску,

      В тот голубой узор,

      Что, узники, зовем мы небом

      И в чем наш весь простор.

      С другими душами чистилищ,

      В другом кольце, вперед,

      Я шел и думал, что он сделал,

      Что совершил вон тот, —

      Вдруг кто-то прошептал за мною:

      «Его веревка ждет».

      О, боже мой! Глухие стены

      Шатнулись предо мной,

      И небо стало раскаленным,

      Как печь, над головой,

      И пусть я шел в жестокой пытке, —

      Забыл я ужас свой.

      Я только знал, какою мыслью

      Ему судьба – гореть,

      И почему на свет дневной он

      Не может не смотреть, —

      Убил он ту, кого любил он,

      И должен умереть.

      Но убивают все любимых, —

      Пусть знают все о том, —

      Один убьет жестоким взглядом,

      Другой – обманным сном,

      Трусливый – лживым поцелуем,

      И тот, кто смел, – мечом!

      Один убьет любовь в расцвете,

      Другой – на склоне лет,

      Один удушит в сладострастьи,

      Другой – под звон монет,

      Добрейший – нож берет: кто умер,

      В том муки больше нет.

      Кто слишком скор, кто слишком долог,

      Кто купит, кто продаст,

      Кто плачет долго, кто – спокойный —

      И вздоха не издаст,

      Но убивают все любимых, —

      Не всем палач воздаст.

      Он не умрет позорной смертью,

      Он не умрет – другой,

      Не ощутит вкруг шеи петлю

      И холст над головой,

      Сквозь пол он не уронит ноги

      Над страшной пустотой

      Молчащими не будет ночью

      И днем он окружен,

      Что всё следят, когда заплачет,

      Когда издаст он стон, —

      Следят, чтоб у тюрьмы не отнял

      Тюремной жертвы он.

      Он не увидит на рассвете,

      Что вот пришла Беда,

      Пришел, дрожа, священник в белом,

      Как ужас навсегда,

      Шериф и комендант, весь в черном,

      Чей образ – лик Суда.

      Он не наденет торопливо

      Свой каторжный наряд,

      Меж тем как грубый доктор смотрит,

      Чем новым вспыхнул взгляд, —

      Держа часы, где осужденья

      Звучат, стучат, стучат.

      Он не узнает тяжкой жажды,

      Что в горле – как песок,

      Пред тем, когда палач в перчатках

      Прильнет на краткий срок

      И узника скрутит ремнями,

      Чтоб жаждать он не мог.

      Слова молитв заупокойных

      Не примет он, как гнет,

      И, между тем как ужас в сердце

      Кричит, что он живет,

      Он не войдет, касаясь гроба,

      Под страшный низкий свод.

      Не глянет он на вышний воздух

      Сквозь узкий круг стекла,

      Молясь землистыми губами,

      Чтоб боль скорей прошла,

      Не вздрогнет он от губ Кайафы

      Стирая пот с чела.

      Уж шесть недель гулял солдат наш,

      Весь в серое одет,

      Была легка его походка,

      Он не был грустен, нет,

      Но не видал я, чтоб глядели

      Так пристально на свет.

      Я никогда не знал, что может

      Так пристальным быть взор,

      Впиваясь в узкую полоску,

      В тот голубой узор,

      Что, узники, зовем мы небом

      И в чем наш весь простор.

      Он