Как уничтожили «Торпедо». История предательства. Иван Тимошкин
Читать онлайн книгу.
в его судьбе в каком-то смысле нашли свое отражение судьбы многих людей его времени. Он и сам был в равной мере порождением и олицетворением той эпохи. Время потребовало его появления – и он появился на свет. Время потребовало его ухода – и он ушел. Ушел, оставив нам ощущение недосказанности, которое возникает всегда, когда, соприкасаясь с каким-то по-настоящему многогранным явлением, понимаешь, что не охватываешь всей его глубины и ширины. Может быть, болельщики и других клубов (как, впрочем, и те, кого не слишком увлекал футбол) именно потому так верили в Стрельцова, что он был их частью, был своим – не идеальным, а таким вот простым, со свойственными им всем пороками и грехами. «Две области: сияние и тьму – исследовать равно стремимся мы», – писал поэт Баратынский. В отношении Стрельцова это особенно верно, ибо его жизнь была разделена на «сияние и тьму» на всем своем протяжении.
О Стрельцове так много написано, рассказано столько разного рода баек и историй, что порой кажется, лишнее словцо и вставить-то некуда – так тесно в этом ряду. Однако в этом ворохе печатных и устных рассказов, если присмотреться, много пустот, недосказанностей, недомолвок, а то и просто конъюнктурщины. Увы, ни понять до конца, ни разглядеть, ни оценить Стрельцова так, как он того заслуживает, мы, как мне представляется, не сумели. Да и сумеем ли когда-нибудь? И в этом трагедия – и его, и наша. Почему все то, что написано о Стрельцове, кажется каплей в море и хочется большего? Потому, наверное, что мало, катастрофически мало мы могли наблюдать его футбол. Какие-то жалкие семь лет! Разумеется, в те годы он сделал и показал нам несравнимо больше, чем великое множество остальных. Но ведь сколького же мы не увидели?! Скольких чудес и волшебных мгновений, на которые он был так щедр, мы оказались лишены, насколько богаче могли бы быть сейчас!
Не смогу, конечно, восполнить пробел и я. Постараюсь лишь добавить к его портрету несколько своих, личных штрихов.
Впервые вблизи я увидел Стрельцова в 16-летнем возрасте. Было это в Лужниках. В тот день «Торпедо» уступило «Шахтеру», одному из самых неудобных для себя соперников, с которым всегда играло тяжело и натужно. После матча я, как и все мальчишки в любые времена, в надежде увидеть своих любимцев на расстоянии вытянутой руки, прильнул к заградительным стойкам у запасного выхода. Торпедовский автобус стоял так близко к выходу из подтрибунных помещений, что футболисты прямо с порога вскакивали на подножку и рассаживались по местам. Стрельцов, с раскрасневшимся от душа или от жившей еще в нем игры лицом, сел у окна прямо напротив нас. Подперев левой рукой щеку, он повернулся и, то ли вспоминая перипетии матча, то ли думая о чем-то своем, устремил свой взор поверх наших голов – куда-то вдаль. Я же, не отрываясь, во все глаза смотрел на него: на «золотой», модный в то время растяжной, пружинный браслет его крупных часов, на его кажущуюся маленькой по сравнению с мощным торсом голову с редкими, едва различимыми на уже явно обозначившейся лысине волосами… И молил бога только о том, чтобы объект моего внимания каким-то образом заметил меня, выделил из толпы, помахал рукой, кивнул. Но автобус зафыркал,