Когда он вернулся домой, сверху просачивался на лестницу слабый, нерешительный свет. Он старался передвигаться как можно тише, однако башмаки его для того и созданы были, чтобы производить побольше шуму. В этом состояло их назначение.

      – Билли? – приплыл сверху вместе со светом голос матери.

      Он замер на площадке лестницы, втянул сквозь зубы воздух.

      – Да, ма.

      “Пропусти меня в мою комнату. Все, чего я хочу, все, в чем нуждаюсь, это темнота и покой”. Он поднялся по лестнице и уже прошел половину коридора, когда из своей комнаты выступила и остановила его полной заботы улыбкой мать, казавшаяся в ее розовом халате пухленькой и словно светящейся.

      – Уже поздно, – сказала она.

      – Знаю. Знаю, что поздно.

      Он стоял посреди коридора в башмаках и кожаной куртке, не глядя на мать. Понимал, что от него несет водкой и коровьим навозом. И что на лице его кровь.

      – Видел бы ты себя, – сказала мать. – Чем занимался?

      – Да ничем особенным, – ответил он.

      Лучше бы у него была такая же мать, как у Бикса, только и знавшая, что бродить с коктейлем по комнатам. Не нуждавшаяся ни в чем, кроме “Кента”, шотландского виски и собственной ожесточенной, умудренной персоны.

      – А что у тебя со лбом? – спросила она. – Ты поранился?

      – Нет. Целехонек. И хочу спать.

      Она попыталась дотронуться до его лба, но он отшагнул назад, стукнув тяжелыми подошвами. Впрочем, за рукав она его все же поймала. У Билли сдавило грудь, и он снова втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы, вдохнуть по-настоящему почему-то не удалось. В последнее время на него нападали такие приступы удушья, впрочем, он никому о них не говорил. Просто подозревал, что у него рак легких.

      – Студенту Гарварда так вести себя не подобает, – веселым шепотком сообщила мать.

      – Я не студент Гарварда, ма.

      – Ты станешь им в сентябре, Билли. Ты хоть понимаешь, как сильно ты отличаешься от всех остальных? И сколько с тобой еще всего случится?

      – А может, я и не хочу учиться в Гарварде?

      – Не говори глупостей. Ты в это столько труда вложил.

      – Я пока никому о Гарварде не говорил. Ни Биксу, ни Ларри, никому. Никто ничего не знает.

      Она подступила поближе к нему. От нее пахло сном, пудрой и чем-то еще, неясным, но вкрадчиво сладким, напугавшим его.

      – Бикс и Ларри, – повторила она. – Ты бы с ними поосторожнее был. Слышишь? Бикс и Ларри – они же практически не кто иные, как малолетние преступники.

      – Да. Но это мне в них и нравится.

      – Милый, – произнесла мать, и шепот ее стал более низким, резким, настойчивым. – Что тебя мучает? Что с тобой?

      – Ничего меня не мучает, – ровным тоном ответил он. – Я устал. И хочу спать.

      – Ты изменился, –