«Мой Блок!» – открытие.

      Мой Бог – наитие.

      На белом свете,

      На белом снеге.

      Страдал от пошлости,

      От бабьей дошлости,

      И мироздания

      Тащил вериги.

      Не обольщаясь,

      Не совращаясь,

      Измучен жаждой,

      Он пил из луж.

      Любовь – сомненье

      И вдохновенье,

      «Изменник гордый».

      «Несчастный муж».

      Лились из света

      Слова поэта,

      По капле тихо

      Сочилась жизнь.

      Был вечер Михаила Ромма,

      Он был одет в простую раму,

      А в раме Ромм – в кино и дома:

      На оду шли – смотрели драму.

      Все было медленно и грустно.

      Кто сдержан был, а кто смелее,

      И все прихвачено искусно,

      Как первым льдом, чуть-чуть елеем.

      И снова Ромм предстал пред нами —

      Искатель, весельчак, рассказчик,

      Добряк, мудрец, душеприказчик,

      Учитель, друг и наше знамя.

      Но в тишине огромной залы

      Каким-то зовом из загробья

      Фигура страшная вставала

      Живого подлинно-подобья.

      И прояснялось вдруг наглядно,

      Как рот вдруг стал подобным щели,

      Как в нашем доме неприглядном,

      Минуя цель, выходят к цели.

      Тогда понятно, что не прожил

      Он лет отпущенных далека,

      Когда понятно, что лишь выжил

      Он чудом до такого срока.

      И птичий профиль не случайно —

      Он был меж нами вещей птицей,

      А сам горел свечой венчальной

      На свадьбе черта и тупицы.

      И святость этого не святость,

      А больше: жертва состраданья,

      Кинематографа завзятость

      В нем вызывала раскаянье.

      Да, весельчак, мудрец, насмешник,

      Последний рыцарь дела чести,

      Но больше – кающийся грешник,

      В себе носящий жажду мести.