Да, мой отец. Но, думается, свыше

           Нам это испытание дано.

           А главное, что больно, мать Кассандра.

           Ведь орден мой в известность стал входить

           По Франции распространился быстро,

           Снискал себе доверье и почет.

           И что же вдруг все рушилось, погибло,

           Из-за чего, спрошу я вас? – Да так:

           Восторженной и взбалмошной девчонке

           Привиделось, что замужем она

           За принцем магов, а другая дура

           Поверила и стала вторить ей.

           Как, мой отец? Вы склонны сомневаться,

           Что в них вселились бесы? Или вы

           Не признаете больше одержимых?

      Как в нем сказался прежний гугенот!

           Ах, мать Кассандра, это все пустое!

           Ведь нас никто не слышит, что же нам

           Ловить друг друга на словах? Поймите,

           Не в том тут дело, верю я иль нет.

           А в том, что им поверит инквизитор —

           И рушится наш орден навсегда.

           Потеряны труды мои напрасно,

           Потеряны надежды многих лет.

           Я слишком стар. Мне больше не подняться.

           Но разве трудно было, мой отец,

           Обставить дело это нам келейно,

           Судить секретно и в своей семье,

           Не призывая судей посторонних?

           Скандал разросся слишком велико.

           Нет, мать Кассандра, были уж запросы.

           Я сделал то, что должен сделать был.

           Брат Михаэлис, папский инквизитор,

           К монастырю подъехал

                                   Как? Уже?

           Мне надо по хозяйству. Вы, отец мой,

           Его один примите, я уйду.

           Надеюсь, все, о чем мы говорили,

           Останется меж нами?

                                   Мой отец,

           Вы можете мне верить безгранично.

           Да, да, ведь если б только воспретить

           Монахиням общенье с внешним миром,

           Как