В детстве читал «Калевалу»,

      В детстве – бродил по песку…

      Память туда зазывала,

      Где не пройти старику.

      Был молодым и здоровым,

      Шел сквозь торосы легко…

      Словно волшебное слово

      Солнце текло высоко.

      Словно стекло, лучезарны,

      Дали сквозь годы влекли…

      Где вы мои «Несмеяны»,

      Где вы, мои корабли?

      Сосны и скалы – все те же,

      Солнце все так же парит….

      Только мечтаю все реже.

      Сердце о жизни

      Болит!

      Мама! Мамочка!

      Что? Что случилось?

      Плохо мне. Плохо!

      Огонь. Огонь. Кругом всполохи рвутся, мечутся, обжигают,

      закручиваются вихрями. Рвут темноту на куски. Пот. Жар.

      Все разбросано. Смерч. Стихия. Пламя гудит, устремляясь

      вверх. Ревет. Пространство изменяет себе, себя. Не на что

      опереться взгляду. Ураган.

      Чернота сталкивается с огнем. Пожарище. Шипение. Пар.

      Холод. Озноб. И снова волны огня накатывают. И я тону,

      тону, погружаясь.

      Забвение. Тьма.

      И вдруг раздается едва слышный голос. Голос?

      Пение.

      Песня. Да!

      Это руна Вяйнемёйнена.

      Он поет, и голос рушит наважденья и туманы.

      Он идет сквозь мрак и пламя, сквозь дожди и ураганы.

      Тише, тише плещут волны, и огонь покойней, вроде.

      Старый, верный Вяйнемёйнен говорит с огнем и стужей.

      И с водою говорит.

      Женский голос что-то шепчет, недоволен отвечает:

      – Не отдам тебе мальчишку. Он скорее тут утонет.

      Но смеется Вяйнемёйнен, говорит еще три слова.

      И рождается лодчонка. И плывет челнок сквозь воды,

      сквозь проливы Тоунелы.

      Я лежу на дне той лодки.

      И выводит Вяйнемёйнен к берегам родимым нас.

      Мама, мама мне не верит.

      Улыбается, смеется.

      Гладит, плотно укрывает

      и уходит по делам.

      Я смотрю, а у кровати распахнула гладь страница старой

      книги «Калевала».

      А на ней мне Вяйнемёйнен машет, машет, ухмыляясь.

      Не расскажем нашу тайну,

      не расскажем никому,

      как избавил от болезни старый, добрый Вяйнемёйнен.

      Вон и солнце за окном!

      Мы хмурым вечером пошли через болото.

      Цвел вереск, клюква нежилась во мху,

      и впечатлений свежих позолота

      неспешно превращалась в шелуху:

      как заблудились, как грибы искали,

      как пел ручей под соснами внизу,

      где берег сумрачный, летя по вертикали,

      пронзал небес сырую бирюзу.

      Но озеро в болоте как посредник

      меж мифами и нами пролегло.

      Старуха Лоухи, узорчатый передник

      макая в это темное стекло,

      изламывала