Матушка в Купальницу по лесу ходила,

      Босая, с подтыками, по росе бродила.

      Травы ворожбиные ноги ей кололи,

      Плакала родимая в купырях от боли.

      Не дознамо печени судорга схватила,

      Охнула кормилица, тут и породила.

      Родился я с песнями в травном одеяле.

      Зори меня вешние в радугу свивали.

      Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,

      Сутемень колдовная счастье мне пророчит.

      Только не по совести счастье наготове,

      Выбираю удалью и глаза и брови.

      Как снежинка белая, в просини я таю

      Да к судьбе-разлучнице след свой заметаю.

      Задымился вечер, дремлет кот на брусе.

      Кто-то помолился: «Господи Исусе».

      Полыхают зори, курятся туманы,

      Над резным окошком занавес багряный.

      Вьются паутины с золотой повети.

      Где-то мышь скребется в затворенной

                                                        клети…

      У лесной поляны – в свяслах копны

                                                          хлеба,

      Ели, словно копья, уперлися в небо.

      Закадили дымом под росою рощи…

      В сердце почивают тишина и мощи.

      Тихо дремлет река.

      Темный бор не шумит.

      Соловей не поет,

      И дергач не кричит.

      Ночь. Вокруг тишина.

      Ручеек лишь журчит.

      Своим блеском луна

      Все вокруг серебрит.

      Серебрится река.

      Серебрится ручей.

      Серебрится трава

      Орошенных степей.

      Ночь. Вокруг тишина.

      В природе все спит.

      Своим блеском луна

      Все вокруг серебрит.

      Белая береза

      Под моим окном

      Принакрылась снегом,

      Точно серебром.

      На пушистых ветках

      Снежною каймой

      Распустились кисти

      Белой бахромой.

      И стоит береза

      В сонной тишине,

      И горят снежинки

      В золотом огне.

      А заря, лениво

      Обходя кругом,

      Обсыпает ветки

      Новым серебром.

      Еду. Тихо. Слышны звоны

      Под