Пилтауэр Парк стоял на болоте, как оно и полагается, посреди трясины, возвышаясь над камышами, омутами и осокой, словно обломок ведьмина клыка. Эллиоты из Парка были второй ветвью семьи, младшей относительно Редхью, но очень многочисленной, горластой и зловредной. Троих ее главарей священник из церкви Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии в Джедбурге называл прямо – «чума египетская», но братья не обижались, всегда прикармливали его от щедрот удачного рейда, и двое даже частенько – раз в год – благочестиво ходили к исповеди. Третий был в церкви, как про него злословили, только один-единственный раз – на собственном крещении, что, впрочем, не удивительно, учитывая его привычки. Парк, окруженный приземистым, но толстым барнекином, был выстроен больше полувека назад, и за прошедшие десятилетия его облик не был ни сильно подновлен, ни переменен в сторону большей безопасности или удобства. Казалось, его обитатели вполне полагались только на собственные силы и злобу – больше даже, чем на кованую решетку ворот. Вход в жилую часть, как во всякой старой башне, в Парк-тауэр был устроен во втором этаже по наружной лестнице, внутри же, выше холла, по лестнице винтовой наверх, располагались сперва покои Малыша Джока, где обитали его жена, дети и собаки, над ними, под самой крышей, жили прочие двое братьев, женатый Уильям с выводком – к стыду своему – девчонок и холостой Роберт. Прочие же кинсмены, кого не устраивало спать на полу возле каминной трубы в комнатах Уилла или Роба, обживали окрестности башни, возводя вблизи барнекина глинобитные лачуги. Нынче у Эллиотов было особенно шумно: Малыш Джок пропивал последние денежки от продажи овец Босуэлла, которых по старинному договору Роб Эллиот и в самом деле перегнал брату-ключарю аббатства Мелроуз. А поскольку всегда особенно приятно поговорить о тех, кого обмишурил, то и персона графа разжигала за столом в холле особые прения – сама персона, фигура, манера держать себя и манера речи, а также его близость к Его величеству.

      – Хоум трубит всем, что Босуэлл позволял себя трахать королю, чтоб только получить обратно отцово наследство и нашу Долину… – со вкусом повествовал Малыш Джок, дохлебывая эль из пузатой глиняной кружки. Баранья кость, очищенная от малейших остатков мяса, полетела на пол, в соломенную, днями не меняемую застилку. – Хоум ему сродни, знает, небось, в чем соль…

      – А сэр Уолтер, напротив, говорит, что Босуэлл – настоящий мужик, красотка Мэри, на что прожженная, по нем неделю вздыхала, – возразил ему Хер Собачий.

      – Ну, так, может, он – вроде нашего… Роб! Эй, Роб, проверишь попку его милости?

      – Как вам будет угодно, братья, – равнодушно отвечал тот.

      Мужчины в зале заржали. Роберт Эллиот одинаково