Медитация, движение и письмо объединяются двумя вещами. Одна из них – непредсказуемость. Мы не знаем, как именно будет проходить медитация, какие переживания развернуться, сколько покоя или беспокойства мы обнаружим, сколько внимательности или сложностей со внимательностью…

      Мы не знаем, каким будет танец, потому что импровизация – это принципиальная открытость будущему, наслаждение неопределенностью и тем, что появляется из неё; танец, который создает сам себя и постоянно присутствующий риск не найти этот самый танец.

      Мы не знаем, как мысли, образы и слова будут складываться в текст, найдем ли мы ритм, интонацию, настроение или провалимся в хаос, пропитанный недовольством. Потому что не только мы ищем, но что-то из глубины языка охотится за нами. Просто у него сегодня может быть выходной.

      Итак, непредсказуемость, неопределённость результата, неизвестность будущего: вот одна вещь, которая объединяет эти разные практики и разные модальности опыта.

      Что же помогает выдерживать эту неопределённость?

      Вторая история, которая может соединять эти три этапа практики, одновременно более понятна, но эта понятность не всегда помогает. Эти практики может объединять… любовь.

      Любовь к медитации. Немного непривычно говорить об этом, но готовность садиться вновь и вновь в одну и ту же позу, возможность встретиться с тонким расширяющимся пространством блаженства, обнимающим непрерывный поток переживаний, ясность внимания, наводящая резкость на внутренние и внешние реальности, – все это можно также назвать любовью.

      Танец и движение… некоторые знают, что танец – это эротическое переживание в чистом виде, в том виде, когда само существование занимается любовью с самим собой, бог и богиня внутри меня переживают миллиардный медовый месяц; музыка, поток и форма переплетаются друг с другом; кожа целует воздух, пока обратная сторона кожи целует мышцы.

      Слова могут быть любимы, слова могут быть источником наслаждением, braingasm и eargasm сливаются в wordgasm, текст рождается из неизвестности и я отпускаю его в мир, подержав за ручки первое время… Есть слова рожденные из страдания, есть слова, рожденные из необходимости и есть слова рожденные просто так, из любви к ним.

      Я знаю, что уже вступил на сомнительную почву, использовав слово любовь в его безудержной многозначности, но я тут еще немного постою, покачаюсь между смыслами. В этом соединении неопределенности и любви есть и риск и благодать;