Карьера Струкова. Александр Эртель
Читать онлайн книгу.
иначе, как отвод глаз. Это все на бумажке-с, не взаправду-с, не на самом деле. – И Петр Евсеич демонстративно вынимал платок, демонстративно сморкался в него и говорил: – Вот-с, с любезного вашего дозволения: обходимся с помощью платка-с, не в пальцы, как мой тятенька-покойник, и это взаправду-с, это очень прочная реформа… Ги! ги! ги! Потому что установлено, здравая сила утвердила, в привычку вошло-с. И что ты там в законах ни пиши, я обходиться без платка не согласен-с.
– А я скажу, как у Фонвизина: кто же был первый портной? С кого брать привычки и как их внушать?
– Именно таким манером и внушать, как вы испугались в Кью-Гардене… Ги! ги! ги! Надо по рассудку поступать-с, ни на что не взирая-с. Вот и будете первый портной. Окольные же пути, как их ни называть, все – лганье, всякий компромисс – лганье… отвод глаз. С какой стати-с?
– Удивительно что вы говорите! Не компромиссами ли и раскрывается исторический процесс? Не карается ли человечество огромными бедствиями, если оно сходит с пути компромиссов? Наконец о законах… Освобождение крестьян, судебные уставы шестьдесят четвертого года, земство, – это все отвод глаз? Лганье, по-вашему?
Но тут Перелыгин заливался почти до истерики.
– Ничего нету-с, – кричал он, – ярлычки переменили, назвали по-другому, а то ничего нет-с, все по-прежнему-с! Поживите в деревне, сами увидите. Умный человечек написал: нельзя освободить людей свыше того, чем они освобождены внутри… Александр Иваныч Герцен написал-с! Не спорю, хорошего много обдумали… и люди были хорошие… а на самом деле только лишь и осталось, что ярлыки. Крепостные по-прежнему – беднее разве сделались; суд – по-прежнему, легче только сутяжничать; земство, – ну, сами увидите, в чьих оно руках… Да еще подождите, не за горами дело-с, почитайте-ка, что в матушке Разсее черным по белому печатают… (Петр Евсеич, когда сердился на отечество, произносил не «Россия», а «Разсея».) Будут вам ужо реформы!
– Что же, вам остается, значит, радоваться, – ядовито замечал Струков, – а мы с Наташей не правы, и нечего нам делать в России. Говорите же, нечего нам делать в России?
Но на это Петр Евсеич уклончиво разводил руками и отвечал обычной своей поговоркой:
– Окончательно выше моего понимания!
Тогда вступилась Наташа.
– Ну, ты, Петр Евсеич, совсем зазнался, – с неудовольствием говорила она. – То у тебя мерзко, это непрочно, черный народ – дикари, чистый – хамы, интеллигенция – тепличный выводок… Слыхали мы!.. А когда веришь? А когда любишь? Когда здесь, здесь и то вспомнишь нашу Волгу, наши поля, наших милых простецов, так и загорится душа по ним… Отчего это? И что ты твердишь: земство – вздор, мировой суд – вздор, освобождения не бывало: – дедушка Евсей такой же миллионер был, а губернатор ногами на него топал, за бороду его хватал… Кто на тебя осмеливался топать?
– Меня хранил еще господь, а в Москве в части присяжного поверенного выдрали… Ги! ги! ги!
– Это уголовщина, – воскликнул Струков, –