Джи засекал время до нового привала, когда увидел по левую руку промоину.

      Он не усомнился в крепкости льда, но машинально сделал “елочку” вправо, проламывая искрящийся наст.

      И пошёл дальше, раздумывая о том, как бы выбраться на дорогу, чтобы сбросить тяжёлые деревяшки и двинуть по снегу пешком. Пусть хоть проваливаться по голень. Всяко удобнее, чем два чёртовых бревна, примотанных к ступням тугими резинками.

      Чертыхнувшись, он хотел было шлёпнуть себя три раза по губам, как это делала бабушка (и всем рекомендовала так делать!), но вместо этого услышал крик. Отрывистый, будто снежный покров проглотил его, не дав добраться до верхней точки.

      Джи повернул назад. Шапка полезла мехом в лицо. Со лба катился пот, норовя попасть в глаза.

      Рома нигде не видно.

      Куинджи отерся тыльной стороной рукавицы.

      И всё равно Рома не было.

      Старший развернул лыжи. Они дыбились и брыкались, как разъярённые кони.

      Из последних сил Джи рванулся назад по лыжне.

      Ром! – кричал он.

      И тут же повторял:

      Ром! Ром! Ром!

      Пара изо рта лезло больше, чем звука, – Джи порядком выдохся, выделывая солнцеворот на строптивых лыжах.

      Теперь пот лился прямо из глаз, соединяясь с первыми слезами. Куинджи закусил до крови губу и сдвинул потуже брови, становясь быком, становясь взрослым, упрямым, злым.

      Подай только знак, дружище!

      К воздуху рванулась лыжная палка. Чуть правее и слишком далеко отсюда. Взметнулась в воздух. И упала вниз.

      Куинджи нащупал взглядом борозду, примыкающую к его аккуратной лыжне.

      Следом прокрутилась упущенная картинка: чёрное пятно промоины, сверкнувшее на солнце голубым, когда он отворачивал взгляд.

      Отсюда начинались следы. Огромные. Снежный человек, не иначе.

      Ром попытался катить, но короткие лыжики не взяли наста.

      Не доходя до промоины, Джи остановился.

      Бултыхнувшись в воду, мелкий проломил корку, и теперь поверхность воды напоминала подмороженную газировку. Кашица из льда и снега покачивалась вслед за движениями брата, пытавшегося удержать равновесие. Сам Ром вцепился в кромку левой рукой, а правую с так и не отцепившейся палкой положил сверху.

      Голубая шапка плавала на поверхности, а оголённая голова с намокшими волосами казалась в свете солнца почти лысой.