– Лелик, окстись! До восьмого марта еще две недели. Ты, компьютерщик, считать-то умеешь?

      – Не очень хорошо, – парировал племянник. – Так, на семь-восемь, и то с калькулятором. А что, рано цветочки дарить, да? Тогда я могу забрать.

      – Ох, Лелик! Наглость твоя не имеет границ.

      – Я знаю.

      – Ты меня своими цветами конкретно пугаешь. Я и без того думаю: что же могло случиться, чтобы ты ко мне вдруг заявился? Да еще в пятницу вечером? Неужели Машка беременна?

      – Не дождетесь, – нахмурился Леня.

      – Тогда что?

      – А я-то думал, здесь паэлью дают, а не мозги полоскают…

      – Хорошо, тогда мой руки – и давай за стол.

      – Фу. Как пошло, в мамином стиле: «мой руки», «давай за стол».

      – Не хочешь? Кормить не буду.

      – Хочу, тетенька! Очень хочу!

      Катя давно открыла секрет кормления племянника – порцию ему надо подавать ровно такую, чтобы казалось: обычный человек столько съесть не в состоянии. Однако Лелик всякий раз уминал, и с пребольшим удовольствием.

      Вот и сейчас она навалила ему двойную дозу паэльи, рис аж за края тарелки высовывался – а Лелик ничего, слопал за милую душу. Срубил – и очевидно повеселел. Лицо разгладилось, зарозовело, глаза заблестели.

      – Ох, хор-рошо! – с чувством произнес племянник, отвалившись от еды.

      – Вкусно?

      – Еще как! Супер! Просто чудеса творишь! Паэлья лучше, чем в Испании.

      – А ты что, был в Испании?

      – Нет, – быстро ответил племянник, – но паэлья у тебя все равно вкуснее.

      – За что люблю я тебя, Лелик, – благодарно проговорила Катя, – умеешь ты сказать доброе слово.

      – А что, Паша твой Синичкин не умеет?

      – Куда ему! Из него простое «спасибо» клещами нужно вытягивать. Одно слово, мент – хоть и бывший.

      – А где он, кстати, сейчас?

      – Понятия не имею. Наверно, у себя, на Дмитровке. А может, по бабам шляется. Он у нас теперь человек свободный.