Мой Петербург красив и статен,

      Над Невкой Малой – чаек крик,

      Он утром розовым опрятен,

      Умыт его старинный лик.

      И парки распахнут объятья,

      В росе зелёная трава.

      Не страшны городу проклятья

      Завистников.

      И рек канва,

      Смывая чёрные наветы,

      Уносит прочь и бережёт

      Глубокой старины заветы

      И сон деревьев стережёт.

      Над Летним загорелись звёзды,

      Роняя свет сквозь тьму листвы.

      Скульптуры мраморные мёрзли

      От близости Большой Невы.

      И сад Таврический, старинный,

      Разлёгся важно на холмах.

      Там некогда гуляли чинно

      Детишки с боннами в чепцах.

      И молодые офицеры,

      Подняв оброненный платок,

      В любовных тенётах химеры

      Любовный делали глоток.

      Гнал ветер листья по Фурштатской

      (Здесь раньше был военкомат),

      А через час на Петроградской

      Вдыхали липы аромат.

      Влюбился в ясные глаза Крестовки

      Каменный давно,

      И золотистая роса

      Сверкала в травах за окном.

      Крестовский нынче стал другим,

      Ротонд и шлюпок нет в прудах,

      Но, как и прежде, он любим,

      И Жизнь кипит в его садах.

      Беспокоен простор,

      где разбавлено синее серым,

      Где белесые гребни

      вскипают и падают вниз,

      Где опять назовут

      имена боевых офицеров,

      Сочетая стихию

      и грусть поминальных реприз.

      Что-то грезилось ей,

      скромной женщине с именем Галя,

      Прикоснувшейся вновь

      к страшной теме, для сердца родной,

      И под взглядом ее

      голенастые свечи мигали

      На плавучих венках,

      уносимых балтийской волной.

      Преподносит нам жизнь

      сувенир, где заряд смертоносный

      До особой поры

      в полудреме безмолвен и тих,

      Но замедленность действия

      взрывом не менее грозным

      Разразится нежданно,

      вонзая осколки в мой стих.

      Как вы сердцу близки

      моему, офицерские жены!..

      Только тот, кто обрел

      этот титул, разделит, как хлеб,

      Безысходность и боль

      непомерной бедой обожженных,

      Потерявших мужей

      в субмарине, похожей на склеп…

      Я шла по дремлющему саду,

      А вдохновение моё,

      Снося январскую прохладу,

      Преображало бытиё,

      И этот день прозрачно-синий

      Без понуканий и удил

      Этюдом стал пушистым, зимним,

      Который