Я курю, выпиваю и ем,

      я и старый – такой же, как был,

      и практически нету проблем

      даже с этим – но с чем, я забыл.

      Вот женщина шлет зеркалу вопрос,

      вот зеркало печальный шлет ответ,

      но женщина упрямо пудрит нос

      и красит увядание в расцвет.

      Памяти моей истерлась лента,

      вся она – то в дырах, то в повторах,

      а в разгаре важного момента —

      мрак и зга, хрипение и шорох.

      Наплывает на жизнь мою лед.

      Он по праву и вовремя он.

      Веет холод. И дни напролет

      у меня не звонит телефон.

      Знает каждый,

      кто до старости дорос,

      как похожа наша дряхлость

      на влюбленность,

      потому что это вовсе не склероз,

      а слепая и глухая просветленность.

      Мое уже зимнее сердце —

      грядущее мы ведь не знаем —

      вполне еще может согреться

      чужим зеленеющим маем.

      И в годы старости плачевной

      томит нас жажда связи тесной —

      забытой близости душевной,

      былой слиянности телесной.

      Уже в наших шутках и пении —

      как эхо грядущей нелепости —

      шуршат и колышутся тенями

      знамена сдающейся крепости.

      Что старику надрывно снится,

      едва ночной сгустился мрак?

      На ветках мается жар-птица,

      шепча: ну где же ты, дурак?

      С того и грустны стариканы,

      когда им налиты стаканы,

      что муза ихнего разврата

      ушла куда-то без возврата.

      …Но вынужден жить,

      потому что обязан

      я всем, кто со мною

      душевно завязан.

      Как пенится музыка

      в юных солистах!

      Как дивна игра их

      на скрипках волнистых!

      А мы уже в зале, в толпе старичков,

      ушла музыкальность

      из наших смычков.

      Ощущая свою соприродность

      с чередой уходящего множества,

      прихожу постепенно в негодность

      и впадаю в блаженство убожества.

      Я хотя немало в жизни видел,

      в душу много раз ронялась искра,

      все-таки на Бога я в обиде:

      время прокрутил Он очень быстро.

      В тиши укромного жилища

      я жду конца пути земного,

      на книжных полках – духа пища,

      и вдоволь куплено спиртного.

      Я под раскаты вселенского шума

      старость лелею мою;

      раньше в дожди я читал или думал,

      нынче я сплю или пью.

      Я часто бываю растерян:

      хотя уже стал я седым,

      а столь же в себе не уверен,

      как был, когда был молодым.

      Печаль моя – не от ума,

      всегда он был не слишком ярок,

      но