Синевъ. Что это вы уединились, кузина? да еще въ потемкахъ?

      Людмила Александровна. У меня отъ вашей болтовни и смѣха разболѣлась голова.

      Сердецкій. Смѣха? Да вы въ теченіе всего обѣда ни разу не улыбнулись.

      Людмила Александровна. Зато другіе смѣялись слишкомъ много и громко.

      Синевъ. Мы тутъ ни при чемъ: благодарите г. Ревизанова.

      Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ, какъ понравился вамъ этотъ господинъ?

      Сердецкій. Любопытный типикъ. Я еще не встрѣчалъ такихъ?

      Людмила Александровна. Онъ вамъ не противенъ?

      Сердецкій. Мнѣ? Богъ съ вами, душа моя. Люди давно перестали быть мнѣ милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лабораторія; новый знакомый – объектъ для наблюденій, человѣческій документъ, – и только.

      Синевъ. У г. Ревизанова, надо полагать, имѣется приворотный корень. Мы съ вами, Людмила Александровна, одни въ открытой оппозицій. Аркадій Николаевичъ, какъ хитрый Талейранъ, держитъ нейтралитетъ. А Степанъ Ильичъ и Ратисовъ прямо влюблены: глядятъ Ревизанову въ глаза, поддакиваютъ, хохочутъ на каждую остроту… чортъ знаетъ, что такое!.. Объ Олимпіадѣ Великолѣпной я уже не говорю. Сія рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатіи.

      Сердецкій. Вы смѣетесь надъ другими, а сами, кажется, больше всѣхъ заинтересованы имъ, таинственнымъ незнакомцемъ.

      Синевъ. Мое дѣло особое.

      Сердецкій. Почемуже?

      Синевъ. Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствіе, что мнѣ еще придется со временемъ возиться съ г. Ревизановымъ въ слѣдственной камерѣ. Сейчасъ онъ разглагольствовалъ, свои убѣжденія развивалъ… Ну, ну! не желалъ бы я попасть въ его лапы.

      Людмила Александровна. А!

      Синевъ. Вы посмотрите на его физіономію: маска. Нѣжность, скромность, благообразіе; не лицо, а «Руководство хорошаго тона»; губы съ улыбочкой, точно y опереточной примадонны. А въ глазахъ сталь: не зѣвай, молъ, человѣче, слопаю!