После поднятия флага и молитвы строй встал вольнее, по нему прошло шевеление, где-то даже прокатился шепоток. Капитан поднялся на мостик, подошел к перилам и взял в руки некую штуку: с одного конца узкую, с другого – широкую.

      – Щас в кулёк забубнит, – прошелестел Соловейко.

      – Тихоня он и есть Тихоня, – так же, еле слышно, ответил ему рябой матрос, что стоял слева от меня.

      Переговаривались они, совсем не двигая губами. Боцман обернулся, но так и не понял, кто болтает. На всякий случай показал кулак всем.

      После я узнал, что, хоть при команде «стоять вольно» разговаривать и воспрещается, старослужащие позволяют себе тихонько обмениваться мнениями, но делают это очень ловко и никогда не попадаются.

      – Опять про чистоту чего-то, – шепнул рябой. – Известно, новая метла…

      Прислушиваясь к шушканью, я понял, что капитан назначен совсем недавно. Матросы к нему еще не привык ли и как относиться к новому распорядителю своих подневольных судеб, окончательно не решили, однако в глазах «обчества» командир много теряет из-за своего слабого голоса – за это его и прозвали «Тихоней».

      Странная штука, которую Тихоня поднес к губам, оказалась рупором – приспособлением, с точки зрения матросов, презренным и настоящего капитана недостойным. «Куды ему до Хряка, вот капитан был, – сказал рябой, – хоть и шкура, гореть ему в преисподне». Остальные покивали. Тихоню с его рупором никто не слушал, да и далековато было с нашего конца, слова уносил ветер.

      Я, однако же, напряг слух – а он у меня, как и зрение, был исключительной остроты.

      – …Главный закон моряка – порядок и чистота. Кораблю, на котором порядок, нипочем и буря, и бой. А человеку, который держит себя чисто, вообще ничто не страшно. Поэтому – повторяю еще раз – чтоб матерной брани на фрегате