Вдруг, как с неба упал, прибежал, прискакал,

      Клацая бутсами, шерстолап из-за скал.

      – Кто тут по-песьи вгрызается в кости

      Люто любимой тещи моей?

      Ну, лиходей! Ох, прохиндей!

      Кто тебе разрешил ворошить на погосте

      Кости любимой тещи моей?

      – Я без спроса их спер, – объяснил ему тролль, —

      А теперь вот и ты мне ответить изволь:

      Продлили бы кости, тлевшие на погосте,

      Жизнь опочившей тещи твоей?

      Продлили бы, дуралей?

      Ты ж только от злости

      Квохчешь над прахом тещи своей!

      – Что-то я не пойму, – был ответ, – почему

      Мертвые должны служить твоему

      Безвозмездному пропитанью для выживанья.

      Ропщет их прах к отмщенью, а проще —

      Мощи усохшей тещи —

      Ее священное посмертное достоянье,

      Будь она хоть трижды усопшей.

      Ухмыльнулся тролль с издевкой крутой,

      – Не стой, – говорит, – у меня над душой,

      А то, глядишь, и сам угодишь

      Ко мне в живот,

      Крохобор, пустоболт,

      Проглочу живьем, словно кошка – мышь:

      Я от голода костоед, а по норову – живоглот!

      Но таких побед, чтоб живой обед

      Прискакал из-за скал, в этом мире нет:

      Скользнув стороной у обидчика за спиной,

      Пнул шерстолап его,

      Распроклятого эксгуматора вороватого, —

      Заречешься, мол, впредь насмешничать надо мной

      И тещу грызть супостатово!

      Но каменный зад отрастил супостат,

      Сидя на камне лет двадцать подряд.

      И тяжкая бутса сплющилась, будто

      Бумажный колпак или бальный башмак.

      Истинно, истинно так!

      А ведь если нога ненадежно обута,

      То камень пинать станет только дурак!

      На несколько лет шерстолап охромел,

      Едва ковыляет, белый как мел.

      А тролль по-песьи припал на утесе

      К останкам тещи —

      Ледащий, тощий, —

      Ему не жестко сидеть на утесе,

      И зад у него все площе.