Спустя полчаса после ухода комиссара колокольчик у входной двери издал негромкое, сдавленное «динь-динь». По-видимому, визитер находился в смятенных чувствах; некоторое время я раздумывал, что бы это могло так смутить моего друга и соседа, и, так и не предположив ничего, пошел открывать.

      Гость вломился, отодвинув меня в глубь прихожей – высокородный Ил де Ятер имел свойство заполнять собой любое помещение, и заполнять плотно. В первый момент – пока не притерпишься – мне всегда становилось тесно в его присутствии.

      – Проклятье, с утра такая жарища… А у тебя прохладно будто в погребе, устроился, колдун, как вошь в кармане, даже завидно…

      За привычным напором и привычной спесью визитера пряталось смятение, то самое, что заставило хрипеть мой звонкий дверной колокольчик. Что-то случилось. Большое. Неприятное.

      – Мои приветствия, барон, – сказал я смиренно. – Желаете выпить?

      – Пиво есть? – отрывисто спросил высокородный Ятер.

      И через несколько секунд, опуская на стол опустевшую кружку:

      – Значит так, Хорт. Папаша вернулся.

      Я налил ему еще – не рассчитал, пена хлестнула через край.

      – Вернулся, – повторил барон удивленно, будто не веря своим словам. – Вот такой, преблагая лягушка, номер.

      Я молчал. Гость опрокинул вторую кружку, вытер пену с жестких усов, дохнул мне в лицо пивным духом:

      – Э-эх… На рассвете. Слугу, что ему открывал, я запер в подвале, там устройство хитренькое, знаешь, можно воду пустить – так труп потом во рву всплывает… Или не всплывает – по желанию.

      – Раскисаешь, наследник, – сказал я с сожалением.

      Барон вскинулся:

      – Я?! Слуга-то живехонек пока. Просто привычка у меня такая, как у крысы, чтобы всегда второй выход был…

      Я вздохнул.

      Папаша Ила де Ятера, самодур шестидесяти двух лет, пропал без вести год и восемь месяцев