Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра. О. Г. Егоров
Читать онлайн книгу.
лицо, университетский товарищ писателя В.П. Лободовский. В начале дневника он представлен безупречным авторитетом для юного студента. И даже отраженный свет его интеллекта распространяется на жену его кумира, ничем в сущности не выделяющуюся из круга знакомых Чернышевского («Я нашел, что привязан к нему больше, чем думал <...>»; «Великий человек! <...> Боже, какой человек!)[57]. Чернышевский соотносит оценку и значимость старшего товарища с развитием собственного сознания и личности. Он соизмеряет свой духовный рост с масштабами характера своего кумира: «Что касается до него <Лободовского>, я думаю, что я еще решительно вполне не могу оценить его ума, потому что сам не развился до этого <...>»[58].
По мере развития характера и приобретения жизненного опыта апологетическое отношение автора к Лободовскому ослабевает. Заключительный этап ведения дневника демонстрирует новый взгляд Чернышевского на кумира его юности. Обретение душевной целостности дает основание юному литератору смотреть на прежний авторитет уже как на равный себе: «<На Лободовского> смотрю как на равного себе по уму»[59].
Образ старшего товарища, Наставника в юношеском дневнике мог иметь место и не актуально, а как потребность души. У Башкирцевой он выражен в классическом типе старого ученого, знакомого художнице, очевидно, по литературе и семейным преданиям: «Я завидую ученым – желтым, сухим и противным. У меня лихорадочная потребность учиться, а руководить мною некому»[60].
Четвертым структурным элементом функциональности дневника является система нравственных правил и требований, которых автор стремится придерживаться с целью достижения морального совершенства. Если образ Наставника был реальным путеводителем по жизни, то набор этических постулатов имел императивную функцию.
В.А. Жуковский начинает нравственное самовоспитание с анализа отдельных понятий: долг, честь, зависть, дружба, ложь – и посвящает им отдельные параграфы дневника. Все это понадобилось поэту для того, чтобы через частные суждения прийти к обобщению, к пониманию такой сложной категории, как счастье.
У большинства юных дневниковедов создание системы нравственных норм сочеталось с беспощадной критикой собственных недостатков, и программа нравственного усовершенствования служила средством для их искоренения. «Нравственное образование необходимо для человека, который должен сделаться полезным гражданином»[61], – резюмирует А.Н. Вульф в раннем дневнике. А через некоторое время он признает несоответствие между высоким гражданским призванием человека и собственными недостатками: «Много размышлений раздается при взгляде на прожитые годы – и мало утешительных. Каким добром, чем полезным себе или рбществу ознаменовал я половину, может быть, и более, данных мне лет? Со стыдом и сожалением должен я сознаться, что не могу дать удовлетворительный ответ на этот вопрос. Но гордо позабыл бы я мои потерянные годы, если
Там же. С. 135.
Там же. С. 399.