История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х – начало 1990-х годов: хрестоматия. В. В. Перхин
Читать онлайн книгу.
смысл этого слова. Но объяснить чужому, что значит чувствовать себя русским, так же трудно, как объяснить, почему мы воспринимаем один цвет, как зеленый, а другой как красный. Чувство национальности, которое нас здесь объединило, по существу своему субъективно: оно само определяет и творит свое содержание. На это субъективное ощущение нет апелляции. Мы горячо и убежденно говорим о «русской крови», которая течет в наших жилах, и охотно повторяем старую поговорку семнадцатого столетия, что «кровь гуще воды», – хотя с научной точки зрения основывать национальное чувство на кровном родстве – есть величайшая ересь. Мы признаем народную сказку, московский боярский костюм, наконец, нашу веру – русскими, хотя ученые и говорят нам, что сказка повторяет ходячий международный сюжет, в костюме – заморские материи выкроены под татарский или польский покрой, а вера наша получена от греков. Мы с полной уверенностью утверждаем подчас, что наш народ – самый лучший на свете и что ему суждена великая будущность, – нисколько не смущаясь тем, что большинство других народов говорит о себе то же самое. Нечего и говорить, что наш язык для нас, – самый богатый, самый благозвучный, самый выразительный, – не то, что французский или английский. И когда удивленный и огорченный отец-эмигрант слышит от сына, пришедшего из французского лицея или английского колледжа, что самый лучший язык и самый великий народ есть французский или английский, ему приходится признать, что закон психологии тут один и тот же, но примириться с этим – очень трудно. Субъективно, конечно, мы правы во всех подобных утверждениях: мы так чувствуем: мы хотим, чтобы так было. Мы воспринимаем все сложное содержание нашей культуры, веками копившееся, составленное из самых разнообразных источников – с византийского юга, со скандинавского севера, с германо-польского запада или с кочевого востока, – как наше русское, ибо мы его ассимилировали, уподобили себе, переварили в себе и сознаем, как наше национальное. Наша воля есть высшая инстанция; эта воля – быть русскими – и есть самая сердцевина нашего национального чувства. Ренан в своем знаменитом этюде «Что такое нация?» метко определил национальное чувство, как ежедневно повторяемый молчаливый плебисцит о желании и о решении членов нации – быть, чувствовать и действовать вместе. Такой именно плебисцит мы производим сейчас в этом зале. Для этого мы здесь собрались и принесли сюда такую нашу волю.
Однако же, субъективное чувство превратилось бы в произвол, в каприз, в какую-то химерическую мечту, если бы оно было
только личным чувством, – и если бы за ним не стояло никакого положительного содержания. Конечно, это не так с национальным чувством. Оно, во-первых, не личное, а коллективное, и вырабатывается процессом долгого общения; а затем и в содержании его отложился материал культуры, нажитой веками совместной жизни. Мы называем этот материал русским, а не великорусским, потому что такова была совместная жизнь различных славянских и неславянских народностей, составивших русскую амальгаму, и так воспринимался этот соединенный