Беспощадная толерантность (сборник). Олег Дивов
Читать онлайн книгу.
патологии. Мне от них плохо. Почему я не могу быть таким, как я есть? Ведь сказано в Конституции: «Сексуальным и психопатическим меньшинствам – равные права!» Вот я и есть это самое меньшинство! Я гетеросексуал и однолюб, нас таких мало. И я хочу, чтобы меня не трогали! Пусть социум отстанет от меня, отстанет, отстанет!
– Вадик, замолчи! – Жора заметно побледнел. – Такого нельзя говорить никому и никогда. Постой, может, у тебя плохо снялась прошлая коррекция? Остаточные явления? Паранойя, мнительность, избыток агрессии… ну конечно! Дай я тебя подправлю…
Доктор потянулся к мнемошлему.
Я вскочил.
– Не подходи ко мне с этой штукой!
Жора демонстративно скрестил руки на груди и покачал головой.
– И вот ты говоришь, что ты нормальный, – тихо и укоризненно сказал он. – Психика, Вадик, очень хрупкая вещь. А кто возьмется судить, что есть норма? И если кто-то возьмется, что вырастет из его суждений? Толерантность превыше всего. Ты часть социума, Вадик. Ты должен подчиниться. Мы живем в очень гуманном обществе.
– «От каждого по способностям, каждому по диагнозу», – процитировал я с горечью в голосе. – «Психопат – это звучит гордо».
– Было еще такое понятие, как политкорректность, – заметил доктор. – Еще до изобретения мнемошлема. Так мы и двигались, от корректности к коррекции.
Мне вдруг стало холодно. Запредельно холодно, как будто меня уже вышвырнули на орбиту, в космическую мерзлую пустоту. Стало нечем дышать, словно воздух примерз к легким. И я понял, что принял решение. Давно принял, но понял только сейчас. Наверное, для меня все кончилось еще тогда, много лет назад, когда Валерия сменила пол. Ерунда, казалось бы. Кто мне мешал любить ее как мужчину? А я не смог. Ни полюбить, ни разлюбить. Ни смириться, ни взбунтоваться.
В этом всем было что-то невыносимо неправильное, но я не мог понять, что. И уже не хотел понимать.
– Жора, – сказал я глухо. – Ответь мне на последний вопрос. Какой у меня предварительный диагноз?
– Ты же сам знаешь, Вадик! – Жора поднял перед собой ладони – то ли успокаивая меня, то ли защищаясь. – Ты же умный, у тебя по сей день IQ больше ста, никакие коррекции не берут. Ты об этом не спрашивай, Вадик. Не надо.
Я внезапно осип, губы пересохли. Я попытался заговорить, и слова мерзко зашелестели на губах, но наружу не вышло осмысленных звуков, лишь какой-то змеиный шип. Я прокашлялся.
– Вадик, нет! – Жора понял, что я хочу сделать. – Молчи, не смей!
Громко и отчетливо я произнес, и диктофоны врачебного кабинета зафиксировали каждое мое слово:
– Я требую реализации своего неотъемлемого конституционного права. Права на окончательный диагноз!
Меня везли по коридору, примотанного к каталке, и надо мной мелькал убогий больничный потолок, а почему-то казалось, что я вижу небо и звезды. В ушах продолжал эхом отдаваться шепот друга: «Ну зачем, Вадик, зачем? На что ты надеялся? Что ты хотел доказать? Ты же умный, Вадик, ты же все знал!»
Окончательный диагноз:
«Социальной