Закрылся день – заплеванная корчма,

      ночь в мир помои выплеснула из кухонь.

      Целуйте, пьяницы, в косой фасад дома,

      кидайтесь фонарям на шею, как потаскухам!

      Взглядом сфинкса сверлили зрачки синема и кантин,

      по бульвару шатались химеры в шляпках с ярким

      кантом,

      из скрижалей Моисеевых понаделали карты вин,

      и всякая извозчичья кляча выглядела Росинантом.

      Я выехал из города последним поездом.

      Резко голос ее «на помощь!»

      звал.

      Толпа выла,

      ревела,

      била в гонги.

      В горящем доме

      матчиша

      бал.

      Смутные призраки.

      В крови пожар.

      Порыв.

      Гигантский радиоаппарат

      изрыгал искорки,

      газ пылал,

      давил пар.

      У меня был билет до белого океана,

      но поезд встал на пустой станции,

      и вновь видел я ночь, нагую и пьяную

      от вина хищных акаций.

      Но я знал, покуда стоп-кран не пресек колес разгон,

      что будет радости буря и теплый дождь заплещет.

      Из стеклянного спального солнце выпрыгнуло

      на перрон

      и пылкое сердце зажало в жгучие клещи.

      Слушай.

      Не надо слов.

      Нет ни завтра еще, ни вчера уже нету.

      Гляди: из флаконов бумажных цветов

      вырастает цветистая нива.

      Знаешь? От больной пропойцы-ночи

      я сбежал, как из сумасшедшего дома.

      Тут светят солнца в огарках на стойке буфета.

      Прямо – как в этих словах намолчанных,

      сладко – в мелодиях многоголосого гомона.

      Есть печали, как первые грёзы младенца,

      бестелесные, тонкие – сесть и заплакать:

      мёртвой осени тени плывут через сердце

      и глядятся в окно, запотевшее в слякоть.

      Выплывают они с календарной страницы,

      из надгробной плиты и металла виньеток,

      из газет и ложатся на тусклые лица

      в толчее городской. Есть печаль без ответа

      отправлений почтовых и ртов, сжатых болью.

      Есть печальная жалость мазурок Шопена,

      что таится под грузом упрямых бемолей.

      Есть предчувствия и огорчения пена

      человека, который от тени на зданье

      ожидая чего-то, в пустое пространство

      тихо вместо «прощай» говорит «до свиданья»

      долгой невозвратимости и постоянству.

      А другие, безумные злые печали,

      сквозь бессонную ночь по мостам, переулкам

      и бульварам преследуют эхом в канале

      неспокойную лодку, мотор её гулкий

      с аритмией сердечной, и ветер о камень

      треплет крылья под арками, прячет враждебность,

      есть печаль, как разрезанная мотыльками

      чернота бесконечных болезненных дебрей.

      Пьяный мозг слепые виденья наполнили:

      рухнул