В середине дня с работы вдруг нагрянула мать, а это в его планы никак не входило.

      – Федька! – позвала она с порога. – Федь, ты дома, что ли?

      Он сделал вид, что не слышит. Ему некогда было разговаривать с матерью.

      Некогда и страшно.

      – Федька! Ты почему не на работе?! Где ты?

      Он сопел, застегивая неудобные «болты» на джинсах.

      За дверью зашуршало, потом загремело, по полу знакомо зашаркали подошвы, и дверь распахнулась. Федор все никак не мог застегнуть проклятые штаны.

      – Федя! – зачем-то удивилась мать. – Ты дома?!

      Он молчал, сопел, застегивал.

      – Федь, ты чего? Ты ж с утра на работу ушел! А?!

      – Чего пристала, – пробормотал нежный сын себе под нос. «Болты» все никак не давались.

      Мать помолчала.

      – Да я не пристала, – грустно сказала она. – Просто так спрашиваю.

      – А ты не спрашивай. – Он наконец справился с железяками и схватил со стула рюкзак. Рюкзак потянул за собой штаны, а за ними потянулось еще что-то, и он с досадой сгреб одежду в огромный ком и швырнул обратно на стул.

      Мать проводила ком глазами, хотела что-то сказать, но промолчала.

      Федор протиснулся мимо нее в коридорчик – быстрей из дома, и чтоб не отвечать ни на какие вопросы, и не слушать претензий, и не видеть мать с ее жалостливым овечьим взглядом!..

      – Фе-едь! Ты хоть полслова-то мне скажи!

      – Чего тебе сказать?

      – Ты почему не на работе?

      – У меня выходной, – соврал он с ходу, и неудачно соврал. В этом вопросе мать была подкована хорошо.

      – Да какой у тебя сегодня может быть выходной, когда ты только что два дня отгулял!

      Он зашнуровывал ботинки – высокие, неудобные солдатские ботинки, вечно натиравшие косточку на щиколотке и собиравшие гармошкой бумазейные носки, нелепейшие, истончившиеся на пятке, унижающие его человеческое и мужское достоинство, но никаких других у него не было – ни ботинок, ни носков!..

      – Фе-едь!

      – Мам, я пошел, короче!..

      – Куда пошел? А придешь когда? А?

      – Когда, когда!.. Когда надо, тогда и приду!..

      Мать еще помолчала.

      – Ну, сегодня-то придешь?

      Он шуровал на полке, искал завалившуюся шапку – куда без шапки в такой мороз! А на улице, может, придется долго простоять. Может, день целый, откуда он знает!..

      – Сыночек, ты мне хоть чего-нибудь скажи! – И тон такой специальный, добрый, чтобы он почувствовал, как виноват перед ней. Перед ней все и всегда были виноваты.

      Он ненавидел слово «сыночек» и ее просительный