Когда б отсечь – случайности,

      понять – закономерности,

      то – не впадая в крайности —

      достигли б – соразмерности?

      Или важны – случайности,

      не все – в закономерности.

      И – не впадая в крайности —

      искали б – соразмерности?

      Было ли, не было ль это любовью —

      того и сейчас не пойму.

      Но знаю печально, что птицу жар-птицу

      во мне упустил ты свою.

      Было ли сном или явью всё было —

      гадай – не гадай, не скажу.

      Знаю, звездой путеводной служила,

      сердце держа на весу.

      Будешь ли помниться или забудешься —

      спросишь – ответ не найду.

      Но каждую осень багряноволистую

      заново сердцем сгорю.

      Сколько смелости в моих строчечках,

      сколько нежности в этих точечках.

      Но к тебе подойти бы мне – с ласкою,

      не сгорев от огня жаркой краскою.

      Мне обнять бы тебя, свет единственный,

      целовать бы тебя, мой таинственный.

      Только смелая я – в этих строчечках

      и сгорю по тебе – в этих точечках.

      Отойду-отлечу – словно не было,

      словно росчерком облак по небу ли,

      по душе ли твоей неприкаянной

      распишусь своей рифмой намаянной.

      Осмелела – себе удивляюсь я,

      но в тебе растворяюсь, теряюсь я.

      И, исчезнувши раз тихой осенью,

      золотой сохранюсь в небе россыпью.

      Дай мне насладиться нежностью твоей —

      я её впитаю, стану лишь сильней.

      Дай мне насладиться признанием твоим

      в робком обожании, понятном лишь двоим.

      Дай мне не вплетаться в нить твоей судьбы,

      а просто тихо рядом, тебя любя, идти.

      И дай мне не вплетаться в судьбы твоей узор,

      чтоб силой не разрушить сердечный разговор…

      Позволь мне ненавязчиво дарить тебе любовь

      помимо всех постелей и хлама лишних слов.

      Позволь уйти негромко, когда любви слова

      в безмолвном телеграфе

      умолкнут

      навсегда.

      Моя большая печаль

      словно – густая вуаль,

      словно – тканью зефиром

      между мною и миром.

      Кажется, вижу всё,

      но – сквозь густое плетенье

      чьих-то умелых рук,

      искусных в плетении мук.

      Кажется – слышу всё,

      но – сквозь завесу боли.

      Присутствие чуждой воли

      глушит мой сердца стук.

      Кажется всё – понимаю,

      но руки свои – разнимаю,

      но – сердце своё – уроняю…

      О, этот мертвящий стук…

      За что? – Эти боль и печаль?

      И чья? – На мне злая вуаль?

      Волей последней – срываю,

      слезами с сердца – смываю

      стылую,