Девушка пугливо куталась в болото,

      ширились зловеще лягушечьи мотивы,

      в рельсах колебался рыжеватый кто-то,

      и укорно в буклях проходили локомотивы.

      В облачные пары сквозь солнечный угар

      врезалось бешенство ветряной мазурки,

      и вот я – озноенный июльский тротуар,

      а женщина поцелуи бросает – окурки!

      Бросьте города, глупые люди!

      Идите голые лить на солнцепеке

      пьяные вина в меха-груди,

      дождь-поцелуи в угли-щеки.

      Я сошью себе черные штаны

      из бархата голоса моего.

      Желтую кофту из трех аршин заката.

      По Невскому мира, по лощеным полосам его,

      профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

      Пусть земля кричит, в покое обабившись:

      «Ты зеленые весны идешь насиловать!»

      Я брошу солнцу, нагло осклабившись:

      «На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

      Не потому ли, что небо голубо,

      а земля мне любовница в этой праздничной

      чистке,

      я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо,

      и острые и нужные, как зубочистки!

      Женщины, любящие мое мясо, и эта

      девушка, смотрящая на меня, как на брата,

      закидайте улыбками меня, поэта, –

      я цветами нашью их мне на кофту фата!

      Послушайте!

      Ведь, если звезды зажигают –

      значит – это кому-нибудь нужно?

      Значит – кто-то хочет, чтобы они были?

      Значит – кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

      И, надрываясь

      в метелях полуденной пыли,

      врывается к богу,

      боится, что опоздал,

      плачет,

      целует ему жилистую руку,

      просит –

      чтоб обязательно была звезда! –

      клянется –

      не перенесет эту беззвездную муку!

      А после

      ходит тревожный,

      но спокойный наружно.

      Говорит кому-то:

      «Ведь теперь тебе ничего?

      Не страшно?

      Да?!»

      Послушайте!

      Ведь, если звезды

      зажигают –

      значит – это кому-нибудь нужно?

      Значит – это необходимо,

      чтобы каждый вечер

      над крышами

      загоралась хоть одна звезда?!

      Скрипка издергалась, упрашивая,

      и вдруг разревелась

      так по-детски,

      что барабан не выдержал:

      «Хорошо, хорошо, хорошо!»

      А сам устал,

      не