Другая история. «Периферийная» советская наука о древности. Сергей Крих
Читать онлайн книгу.
на средства семьи. После – длительная командировка в Европу. В автобиографии Богаевский так охарактеризовал эти три года:
Работал главным образом в Германии (Гейдельберг, Мюнхен, Берлин), в Италии, а также в Греции, в частности, на о. Крите, где пробыл свыше одного года. В Италии и Греции использовал живой этнографический источник, собирая материалы по фольклору и современному земледелию116.
Он хорошо знал греческий и латынь, а также французский и немецкий – вполне стандартный набор для классициста начала прошлого века; слабо – английский, итальянский и новогреческий; украинский, скорее всего, был им освоен позже117.
Читателя может удивить – при чем тут «живой этнографический источник», когда речь идет о филологе-классике? Тут, конечно, следует помнить, что анкета и автобиография составлялись в 1930‐е гг., и Богаевский рассказывал прошлое так, чтобы оно не могло навредить настоящему (потому-то о реально высоком статусе отца он умалчивал) и могло помочь ему в достижении его целей – поэтому он аккуратно намекает на материалистические тенденции в своей ранней научной деятельности. Так вот, «живой источник» в его рассказе – это правда, а материалистическая тенденция – нет.
Богаевский из двух самых ярких на тот момент петербургских филологов-классиков выбрал Ф. Ф. Зелинского. Перед Ростовцевым он, правда, тоже всегда трепетал и заискивал118, советовался и с С. А. Жебелёвым, но заниматься решил все же земледельческими культами в Аттике. В том самом трехлетнем путешествии он почти девять месяцев прожил в Афинах, причем не только сидел в городе, но и путешествовал по самой Аттике, в том числе пешком119, и это было во многом как раз воплощение тех новых методологических идей, которые внушили ему его учителя. Зелинский был ницшеанцем, в некоторой мере неокантианцем, и дополнение классической филологической работы с письменными источниками установлением внутренней связи между исследователем и объектом исследования было частью его программы изучения древних религий. Ростовцев, при умеренном интересе к неокантианству и некотором скепсисе по отношению к позитивистским установкам познаваемости мира, был близок кружку «фактологов» Ф. Ф. Соколова и вообще был сторонником личного знакомства с той страной и местностью, историю которой изучает ученый. Наблюдая за природой Аттики и земледельческими обычаями современных ему греческих крестьян, Богаевский находил в них параллели (а иногда отыскивал параллели и в земледельческих культах и обрядах других народов) и на этих опорах строил свое исследование120. А кроме всего прочего, детали современной греческой жизни надолго отпечатались в его памяти121.
Сочетание обзора микроклимата и почв Аттики (впрочем, довольно поверхностного)122 с разбором доступных источников о религиозных взглядах земледельца нельзя назвать вовсе неудачным,
Там же. Л. 25. В докладе 1927 г. он характеризовал этот ранний этап своего творчества так: «Я пытался… показать, как под влиянием технического развития аттического хозяйства в определенных экологических условиях складывалась религия древних Афин» (
АРАН. Ф. 411. Оп. 13. Д. 36. Л. 24.
«В силу необыкновенного умения М. И. Ростовцева заинтересовать своих слушателей выбранной темой, я имел возможность углубиться в богатый материал архива коллегии „земледельческих братьев“ Рима и мог подготовить к печати свою статью: „Обряды, связанные с горшками в богослужении арвальских братьев“»; «Счастлив я, что могу обратить слова своей благодарности и строгому учителю М. И. Ростовцеву, каждая беседа с которым была для меня приобретением и заставляла с особой силой чувствовать ответственность научной работы» (
Об этом свидетельствует открытка, отправленная им Жебелёву 3 апреля 1909 г.: СПФ АРАН. Ф. 729. Оп. 2. Д. 10. Л. 3.
В конце апреля 1909 г., отправляясь с путешествием в Беотию, он писал Жебелёву: «Резкая разница между аттической и беотийской религией на месте выступает с еще большей ясностью, чем только по источникам» (Там же. Л. 5).
Спустя два десятка лет он вспомнил, что афинские извозчики украшали шеи лошадей ожерельями из морских раковин; конечно, запомнился ему и греческий карнавал, а также теплые одежды, которые создавались путем нашивания шерстяных нитей на ткань или кожу: