* * *

      Фронт близился. Я слышал гром в ночи:

      Всё громче канонада наступленья.

      Но в ров согнали пленных палачи,

      Чтоб уничтожить всех, скрыв преступленья.

      Под лай собак и свет прожекторов

      Из пулемётов пленных добивали,

      Бульдозеры закапывали ров,

      А сверху огнемёты поливали…

      Мир треснул в той траншее пополам,

      Как будто воцарился ад кромешный.

      На мне лежали мёртвые тела,

      Я выбраться пытался безуспешно.

      Не зная слов, молитву я шептал,

      Как в забытье, валялся без движенья.

      Мне чудилось, что призраком я стал,

      Что умер я, и что конец мученьям…

      А утром в тишине пронёсся крик

      Спасительный, услышали впервые:

      «Друзья, камрад, пришёл свободы миг!

      Вставайте, бедолаги!

      Есть живые?»

      Над головою нашей покружив,

      Смерть отпустила вновь из душегубки.

      Лежу, раскинув руки, с мыслью: «Жив…»

      Саднят лишь болью на сердце зарубки.

      Со злостью думаю: «Скорее встать бы в строй,

      Врагу дать перцу, взяв винтовку в руки!

      Расправиться с проклятой немчурой

      И отомстить за боль свою и муки!»

      И вот, едва оправясь, рядовой,

      Я в логове врага громлю бесстрашно.

      От пуль не прячусь на передовой,

      Спасенья нет фашистам в рукопашной!

      Но, как ни бей проклятого врага,

      Вовек не расквитаться за любимых.

      Погибших не вернуть нам никогда…

      О ком в душе страдающей скорбим мы…

      Я умирал в Освенциме не раз,

      Вновь обращаюсь к вам, сыны Отчизны:

      «Фашизму – нет!

      Я заклинаю вас!

      Взывая к памяти во имя жизни!»

      Победой зло остановить смогли,

      Пришла она, и всем нам стало легче.

      Но всё же тлеют на сердце угли́ —

      Душой навек войной я покалечен…

      Я долго успокоиться не мог.

      А тут измену мне ещё пришили…

      И повезли, как зека, на восток,

      Потом