Саркофаг. Чернобыльский разлом. Борис Сопельняк
Читать онлайн книгу.
всегда вошли слова «До Чернобыля» и «После Чернобыля».
Преувеличения здесь нет: трагедия Чернобыля стала небывалым испытанием не только для сотен тысяч людей, но и для всей страны. Когда над четвертым блоком атомной электростанции поднялся огромный огненный столб, а небо засветилось каким-то жутким, нездешним светом, многие жители города атомщиков Припяти спали. Одни выскочили на балконы и наивно-восторженно любовались заревом, другие, даря прощальный поцелуй однокласснику, мельком подумали: «Опять экспериментируют. Как-то там мой отец?», третьи занимали боевые посты и, включив сирены красно-белых машин, мчались на пожар.
Одним из первых сигнал тревоги дал младший инспектор Владимир Палагеч. Позже, уже в больничной палате, он рассказал, как все было:
«С 25 на 26 апреля я осуществлял контроль за противопожарным режимом на АЭС. В момент, предшествовавший взрыву, находился неподалеку от машинного зала. После взрыва сразу связался с дежурным по части и сообщил, что горит кровля на четвертом блоке.
Первой сигнал тревоги получила часть № 2. Начальники караулов Владимир Правик и Виктор Кибенок в считанные секунды подняли людей».
Вот как, уже в больнице, описывал эту ночь один из пожарных Владимир Прищепа:
«26 апреля я находился на дежурстве по охране АЭС. Дневное дежурство прошло без происшествий, а ночью, когда я прилег отдохнуть, объявили боевую тревогу. Мы быстро оделись – и по машинам! Из автомобиля я увидел пламя на АЭС. С нами сел начальник караула лейтенант Правик. Он по рации передал вызов № 3, по которому машины Киевской области должны были мчаться сюда для тушения пожара.
Когда подъехали к АЭС, оказалось, что поблизости нет гидранта. Ребята пошли искать гидрант, а я по пожарной лестнице полез на крышу машинного зала. Взобравшись на крышу, увидел, что перекрытия разрушены: одни упали вниз, а другие кое-как болтались. Спускаясь вниз, прямо на лестнице встретил майора Телятникова, и там же ему обо всем доложил. Он велел выставить боевой пост и дежурить на крыше машинного зала. Я позвал Леонида Шаврея, и мы до самого утра дежурили на крыше. Потом мне стало плохо, я кое-как сполз вниз и побрел в медпункт».
Андрей Половинкин в своей объяснительной записке был еще более краток:
«На место аварии мы прибыли через три-четыре минуты. На крышу энергоблока я поднимался два раза, чтобы передать приказ начальника части, как там действовать. Я-то что, поднялся – спустился, а вот лейтенант Правик был там все время. Он знал, что получит сильное радиационное поражение, но обошел всю крышу и организовал тушение пожара. Пока мог, я тоже тушил, в потом меня увезли в больницу».
Эти объяснительные записки когда-нибудь окажутся в музеях, их будут изучать как бесценные документы, как свидетельства подвига наших современников, а сейчас, когда они в моих руках, я не могу не процитировать еще несколько записок. В них много общего, но две детали просто необходимо отметить: ни в одной из них нет слова «подвиг» или «героизм» и, как это ни печально, у всех одинаковый конец – нас забрала «скорая помощь».
Иван Шаврей: «Во время аварии я нес службу в расположении части. Выехали по тревоге. Когда поднялись на крышу машинного зала, встретили ребят из 6-й части, они были в плохом состоянии. Мы помогли им добраться до механической лестницы, а сами отправились к очагу загорания, где были до самого конца, пока не потушили огонь на крыше. После выполнения задания мы были в очень плохом состоянии, но все-таки спустились вниз, где нас подобрала „скорая помощь“».
Александр Петровский: «Мы были на крыше минут пятнадцать-двадцать, но этого хватило, чтобы задавить огонь. Как спустился вниз, не помню, а когда пришел в себя, обнаружил, что всех нас забирает „скорая“».
В объяснительной записке Владимира Прищепы упоминается майор Телятников. Как он здесь оказался, да еще в таком виде – в тапочках и домашней клетчатой рубашке? Ведь у него отпуск, он должен быть на черноморском пляже! Но к Черному морю Леонид Петрович не поехал, он решил отдыхать на берегах Припяти. Как начальник части, о пожаре он должен был узнать первым, но его решили не беспокоить – все-таки отпускник. Майор Телятников сам прервал отпуск: увидев зарево, он вызвал машину и помчался на АЭС.
Тревожно, очень тревожно было у него на душе.
«Если горит гудрон или какие-нибудь перекрытия, ничего, управимся, – думал он. – Но это не гудрон, ох, не гудрон, уж больно странное свечение. Такого я никогда не видел, а уж пожаров в мой жизни было – не сосчитать. Чует мое сердце, что дело тут не в огне, что беда случилась с реактором».
Выскочив из машины, он побежал к станции кратчайшим путем. Все пожарные столпились со стороны огня, а Леонид Петрович выскочил с другой, немо-черной. Взглянул – и окаменел! Сбылись самые скверные предчувствия: перед ним зияла разрушенная взрывом стена четвертого блока и обнаженный, какой-то голый, реактор, в котором многие тонны ядерного топлива. А это – смерть, невидимая, неощутимая, неотвратимая смерть!
Первая мысль: «Немедленно увести людей. И как можно дальше! Но на крыше четвертого блока бушевал огонь. Если он перекинется на крышу третьего, то пострадает и