А знаете, пожалуй, я склонен согласиться с разными там поэтами и философами, которые полагают, что если с человеком стряслась беда, он должен ужасно этому радоваться. Вообще, знаете ли, много всякого понаписано об очищении через страдание. Будто оно делает человека более терпимым и участливым. Ты начинаешь лучше понимать других людей с их горестями, если нечто подобное испытал на собственной шкуре.

      Я стоял в своей унылой гостиничной спальне и тщился сам себе повязать белый галстук, как вдруг меня пронзила мысль о том, как много, должно быть, в мире несчастных, о которых некому позаботиться, потому что у них нет камердинера. Я всегда смотрел на Дживса как на нечто само собой разумеющееся. Но, ей-богу, если вдуматься хорошенько, сколько же молодых людей вынуждены сами гладить себе брюки, и никто не принесет им утреннего чаю, ну и все такое. Весьма глубокое суждение, знаете ли. В том смысле, что теперь я понимаю, на какие ужасные лишения обрекает людей бедность.

      С горем пополам я оделся. Дживс, упаковывая чемодан, не забыл ни одной мелочи. Предусмотрел все до последней запонки. Тут уж меня, кажется, совсем развезло. Так невыносимо грустно сделалось. Помнится, кто-то здорово про это написал: вот, мол, прощальный привет от того, кого уже нет с нами.

      Пообедал я где придется, потом смотрел какое-то представление. Ничто меня не радовало. Идти ужинать не хотелось, и я завалился спать. Не помню, чтобы когда-нибудь мне было так худо. Однажды поймал себя на том, что тихонько брожу по комнате, точно в доме покойник. Если бы было с кем словом перемолвиться, то я, наверное, говорил бы шепотом. И в самом деле, когда зазвонил телефон, я ответил глухим, замогильным голосом. На том конце провода решили, должно быть, что ошиблись номером. Рокки – а это оказался он – раз пять прокричал в трубку: «Алло, алло!» Бедный малый был явно не в себе.

      – Берти! Это ты? О Господи, Берти, я пропал!

      – Откуда ты говоришь?

      – Из «Пирушки». Уже час, как заявились сюда, боюсь, всю ночь здесь проторчим. Тетушке Изабель я сказал, что пойду позвоню приятелю, приглашу его сюда. Она как приклеилась к стулу, так и сидит кайфует, на лице телячий восторг, вот это, мол, жизнь! Прямо сама не своя от счастья, а я вот-вот свихнусь.

      – Старина, давай-ка выкладывай все по порядку, – говорю я.

      – И выкладывать нечего. Смоюсь отсюда потихоньку – и прямо к реке, головой в воду, и конец. Берти, неужели �