Печальная штука – старые фотографии. Хуже бывают только вечера встреч бывших однокашников, сокурсников. Горделивый осмотр потерь. Из лопнувшей скорлупы глядят усталые лица, отретушированные сединой и морщинами. Генка Жижин, гладкий преуспевающий прохвост, когда я встретил его недавно, снисходительно сообщил мне, что школьные юношеские дружбы склонны поддерживать в основном люди, совсем несостоявшиеся во взрослой жизни. Не знаю, может быть, он и прав – этот залитый розовым текучим жиром натурфилософ.

      Наверное, я совсем несостоявшийся во взрослой жизни человек, если я пошел в поддержании школьных дружб дальше всех – я сохранил связи не со своими одноклассниками, а со старым школьным учителем. Никогда с ровесниками мне не было так легко и интересно, как с Кольянычем…

      Может быть, я еще долго рассматривал бы наши зародыши в фотоскорлупках, пытаясь разгадать, какие нити, когда-то протянутые к сердцу Кольяныча, прервались с его смертью, но вошла Галя – причесанная, подкрашенная и совершенно одетая.

      – Я еду с тобой, – сказала она твердо.

      – Это не нужно и неуместно, – вяло ответил я.

      – Проводить хорошего человека всем уместно, – заверила она меня. – Всегда. А тебе не нужно сейчас быть одному…

      Господи, как же объяснить ей понятно и необидно, что мне всего нужнее побыть одному, что мне ничье сопереживание не требуется?!

      Но не смог ничего придумать – я ведь маэстро запрятывания головы. Только что-то неубедительное стал бормотать:

      – Туда почти три часа на электричке ехать… Потом еще автобусом… Тебе лучше побыть здесь… Я вернусь вечером или завтра утром…

      Галя тяжело вздохнула, неодобрительно покачала головой:

      – Тебе не надо туда ехать на электричке и автобусе…

      – А на чем же мне ехать? На дирижабле?

      – Позвони Леше Кормилицыну – он твой школьный товарищ. И у него есть машина… Или покойный тебя одного в классе учил?

      Она иногда пугает меня – когда угадывает мои мысли. Но понимает их неправильно. Как объяснить ей, что Кольяныч учил нас всех, но я с ним дружил? А Лешка над ним посмеивался. И когда Галя вошла, я разглядывал фотографию Лешки и вспоминал, как нас вызволял Кольяныч из милиции. Кошмарное, недостоверное воспоминание…

      На кругу у Щукинского пляжа стоял пустой трамвай. Вагоновожатый ушел отмечать маршрутный лист, а мы с Лешкой через открытую дверь кабины разглядывали рычаги и приборы управления. Глухо постукивал, дробно урчал электромотор, еле ощутимо дрожал реечный пол под ногами, тонко вызванивали стекла в опущенных рамах окон, под ручкой контроллера увядала пыльная ветка акации.

      Лешка сказал:

      – Трамвай – машина простая… Я умею водить…

      – Врешь? – усомнился я.

      – Примажем? – завелся Лешка.

      Мы в ту пору спорили по любому поводу – «примазывали». Не помню, успели ли мы примазать, не знаю, хотел