Омываются друг в друге чьи-то души и поют:

      Мы потеряны в чертогах тоски расставаний, раскиданы в ветвях вьющейся блудницы,

      Испещрены в жажде покаяний, о стены разбиваясь воздвигнутой в себе темницы,

      Луч струйкой тусклой пробивается сквозь залежи хранящейся наивности,

      Хочется ускользнуть по его нити, просочиться из недр, потоком выплеснувшись,

      Прилечь на ледники талые, сплавиться под давлением яркого светила,

      Чтоб массы плотских формаций в журчащем ручье рассеялись,

      Вон над горизонтом облако пара стремится к безкрайности вселенной.

      В приглушённом шёпоте тьмы искрится небосвод, мерцающие пересечения сближают жизнь с забвением в упор,

      Идолы скупые тихонечко шуршат и повергаются, в изгибах кривизны гнущейся материи воображают отпущение от собственных забот и тягот,

      Расписаны сюжеты всех допустимых сцен, партитура вывернута дыханием наружу, колеблется сменой между гибелью и длящейся болью,

      Звук об истощении исходит попусту, ненужно, к нему привыкли,

      Ни восприимчивости, ни восхищения нет среди поникших волей,

      Раздаётся лунный вой томящимся гудением, тяжесть глыбы зазывает за собой,

      Пронзает серебром опавший с ночи пепел,

      Дым всюду кроет следы строк!

      – Где же источник, где же огонь?

      Вырывается пламя швыряясь плетью дерзновений, истекает кровью плоть, вот и тепловой поток скопившихся телесных имений, пение струит израненной душой.

      Вдруг, словно сладкий сон рассеявшись выводит взор к журчащему ручью неподалёку, дрём навеянный ни к месту в сумеречную пору.

      Прохлада чуждого вечера, ускользающим теплом лучей, последние проблески мерещатся, погружается разум в сновидение, но что-то его придерживает, талые вещи, тленное тело, растворяется в танце упоения издали звучащий голос, накрывают сверху тени, размывают облик со стороны виднеющийся, вот и облако надвигается медленно, больше нечего оставлять, сюжет последний, ничто не воротится вспять. Вспомни ворона с крыльями надломанными, он не торопится, но пристально глядит по сторонам, резкий испуг, плоть вся вздрогнула, словно укус змея бодрящий, пригрелся на тёплой грудине, убаюкался в амплитуде дыхания волн спящих.

      Но вселенский ад сильнее сна, сей обитель прорезает свои контуры сквозь любые подобия отразившиеся из мира