Павел спал долго и проснулся, когда солнце было уже высоко. Вероятно, сказалось напряжение последних дней. Он с удовольствием потянулся. Затем какое-то время безмятежно лежал на хозяйской оттоманке, слегка покачивая из стороны в сторону головой и разминая затекшие за ночь руки. От шума выскочившей из часов кукушки, Гавзов вздрогнул и окончательно проснулся. Она бойко отмерила девять ударов, после чего дверка закрылась, скрывая птичку от посторонних глаз.

      – Ах ты, зараза! – выругался он, вставая с дивана. – Чуть сердце не выскочило.

      Потом усмехнулся собственной глупости и улыбнулся. В ту же минуту в замке наружной двери что-то щелкнуло и она словно вздыхая, отворилась.

      – Есть, кто дома? – донесся с коридора бодрый голос Дымова и, не дожидаясь ответа, добавил:

      – Я тебя закрыл, на всякий случай.

      – Чтобы не украли? – усмехнулся Павел, выходя навстречу. – Умыться бы.

      Микола посмотрел на него оценивающим взглядом и махнул рукой в конец коридора.

      – Там умывальник, за занавеской. Бритва тоже там, коль решишь помолодеть.

      – Надумаю, надумаю. Но только не в этот раз.

      Пока приятель приводил себя в порядок, Микола разогрел на сковороде вчерашнюю картошку. Примус у него был надежный, шведский. Нечета тем, что выпускались в Союзе. Советские часто засорялись и сильно коптили. От того процесс приготовления пищи мог растянуться надолго. Был у Миколы такой. Ох, и намучился. Зачастую из-за его капризов голодным оставался. Месяц не попользовался, как он с ним расстался. Не продал, не выбросил, а просто засунул под печь. Любил он всякий хлам про запас оставлять.

      Когда с Левого берега Двины сюда перебирался, то оставил новому хозяину столько «добра», что тот неделю выгребал. Взял с собой тогда помимо одежды лишь старый самовар да примус шведский, выменянный в порту на водку еще в первую мировую у иностранного моряка.

      – Это чем тут так вкусно пахнет? – отвлек Миколу от воспоминаний голос Павла.

      – Сейчас вот еще рыбки к картошке с подпола достану