Работа давняя кончается,

      а все никак она не кончится.

      Что я хотел, не получается,

      и мне уже другого хочется.

      Пишу я бледными чернилами.

      Брожу с травинкою в зубах.

      Швыряюсь грушами червивыми

      в чрезмерно бдительных собак.

      Батумский порт с большими кранами,

      дымясь, чернеет вдалеке,

      а я лежу, играю крабами

      на влажном утреннем песке.

      В руках у мальчиков хрусталятся,

      как брошки женские, рачки.

      Плыву с щемящею усталостью,

      прикрыв спокойные зрачки.

      И в давней, давней нерешенности,

      где столько скомкано и спутано,

      во всем – печаль незавершенности

      и тяга к новому и смутному.

      Следов сырые отпечатки,

      бульвар,

                   заснеженный трамвай,

      прикосновение перчатки

      и быстрое:

                      «Прощай!»

      Иду направленно,

                                  мертво,

      и тишина,

                     и снег витает.

      Вот поворот,

                         вот вход в метро,

      и яркий свет,

                          и шапка тает.

      Стою на легком сквозняке,

      смотрю в тоннель,

                                  набитый мраком,

      и трогаю рукою мрамор,

      и холодно моей руке.

      И шум,

                 и отправлений чинность.

      И понимать мне тяжело,

      что ничего не получилось

      и получиться не могло.

      Меня не любят многие,

      за многое виня,

      и мечут громы-молнии

      по поводу меня.

      Угрюмо и надорванно

      смеются надо мной,

      и взгляды их недобрые

      я чувствую спиной.

      А мне все это нравится.

      Мне гордо оттого,

      что