Снежная Королева живёт под Питером. Елена Трещинская
Читать онлайн книгу.
Родионовна. Там висела иконка с лампадкой, стояла печка и аккуратно застеленная кроватка, на которую все и уселись. На кровати поэта, на втором "этаже" буфета, был страшный беспорядок (по замыслу спектакля): взъерошенная простыня, подушка на полу. Поэт как бы уронил её, и она валяется. Мастер её даже на клей посадил.
Но сначала было не так. Кукла Пушкин всё время молчала, а Петрушка хотел развеселиться и предложил "налить" поэту. На что Пушкин изрёк первые и последние за этот вечер слова: “А где же кружка?”.
И тут все так обрадовались его голосу! Весело толкая друг друга, куклы долго искали кружку или "налить", но не нашли, потому что в театре ни того, ни другого отродясь не было в реквизите.
Тогда было предложено поиграть, как будто все уже во хмелю, но знойная Зарема упёрлась.
– А ты напряги сознание, – посоветовал Петрушка, – и притворись, что ты уже пьяненькая!
– Сознание – штука хитрая, – мрачно заявил Фауст, – фиг сдвинешь.
– А тогда ты его бытиём попробуй, – настаивал Петрушка, – сорвём тормоза! Не актёры, что ли?
Тут Пушкин икнул, все восприняли это как сигнал и уже сразу "пьяные" повалили в буфет, к Родионовне на кровать. Русалке не хватило места, но она уселась на колени к Моцарту. Тот не возражал. Сальери возился в углу с шарманкой, пытаясь её наладить. Родионовна смирно поправила на стене картинку, вышитую бисером, и куда-то запропастилась до утра. Петрушка потряс Пушкина за плечо:
– Хорошо, что он молчит. Сегодня я за него буду его сказки рассказывать.
Куклам, как существам, привычным к тому, что мир полон разных реальностей, было ясно, что Родионовна рассказывала Пушкину одно, он записывал другое, все читают третье, а Петрушка собрался всё это излагать по-своему. И он начал.
– Жил-был царь Дадон в своей земле… Читай: человек, точнее не скажешь. Совершенный дадон. Ни выводов, ни размышлений. Ест, спит и моргает. Сплошная немощь. А с жизнью же так нельзя, – одни авансы иметь. Ну и долежался до испытаний.
Является к нему лучшая треть его существа – Мудрец. Но Дадон и есть дадон, он сам себя не признал, а увидел только постороннего старикашку. А тот с подарком:
– На, – говорит, – тебе будильник золотой в виде петуха, чтобы ты лихо не проспал.
Дадон по имени и сути понял всё буквально. Нет чтобы внутри себя лихо стеречь, – он птицу прицепил в центре города, чтобы иноземного врага наблюдать. Некоторые многие так с ценными вещами и поступают: приспосабливают к своим глупостям, хоть не доверяй им волшебные вещи! Хорошо ещё орехи металлическим петушком колоть не стал… Ну и ладно петуху, он своё дело знает, заводной.
А лихо всякое не простое: как внутреннее лихо подымается, а на него не обращают внимания, так оно снаружи появляется. Так и тут было. С одной стороны, Дадон опять ленью изошёл, а с другой стороны, иноземцы пошли на царство.
Петух-молодец тут по обоим лихам звонить и начал. Все забегали. Дадон – ну искать на минус хоть какой-нибудь плюс. Поскрёб и нашёл своих двух сыновей, последние сокровища души своей. Одного за другим на иноземного врага напустил.
Ушли дети и не вернулись. А петух опять кукарекает.
– Бедненький Дадон! – вдруг встряла Русалка. – Кто же курий язык понять может? Мало ли что он там говорит? Почему словами не объяснить человеку, где у него лихо?
– Дорогая рыба, сказка эта про несознательность человечества, – пояснил Петрушка. – Будильников у него было – хоть пруд пруди, хотя бы и писателей, которые своим творчеством старались человека ото сна избавить. Будили, будили! Толстой всей глыбой наваливался, Достоевский доставал, Горький горечью сыпал, – авось поедят, проснутся, Блок – блоками, кирпичами, Маяковский маячок давал, Чехов чехвостил мягко, как врач, Крылов крыльями махал, чтобы туман рассеять для ясности, Зощенко тоже хорошо писал, а Пушкин – пушками палил!
– Ладно, продолжай, – распорядилась Зарема.
-Так вот. Петух звонит опять, а послать некого. Сам собрался Дадон. Доехал до шатра в блёстках и уже дивится. А когда из шатра тётка в прозрачных штанах вылезла, так и готов стал.
Не привыкши в жизни всё мудро рассматривать, Дадон видит только Шемаханку в сапфирах и кольцах и больше ничего в ней не видит.
– А что это за загадка? – спросил Моцарт.
– Шемаханка эта только с виду иностранная красавица-царица, а так – это Майя.
– Чего? – Зарема нахмурила чёрные брови.
– Встретился, братцы, Дадон, как и все люди в жизни встречаются, с Майей. А это – мишура, все губительные прелести мира, как то: чрезмерные удовольствия, шипучие страсти, жизнепрожигание, иллюзии и мгла. И всё это олицетворяла собою Шемаханка. Сплошную ловушку. Дадон попался. Ну что? Сел и поехал, держа в объятиях всю эту дрянь. Но тут, в надежде спасти остатки его разума, на помощь является его внутренний Мудрец (Дадон думает, что он внешний) и просит:
– Отдай мне, – говорит, – Шемаханку, хотя бы как плату за петуха.
Хотел он не Шемаханку,