– Товарищ Сталин, эта Фултонская речь Черчилля не только разобщила нас с союзниками – что само по себе негативно сказывается на процессе, – но и подсудимым совершенно развязала руки, – негодовал Вышинский, размахивая сжатой в руке американской газетой. – Вот, пожалуйста, Геринг дал интервью американским журналистам, в котором прямо сказал и про то, что СССР стал пособником Германии в деле начала второй мировой, и про нарушения, допускаемые Трибуналом в отношении прав арестованных, и про… «Четвертый рейх»!1

      – Про «Четвертый рейх»? – с напускным спокойствием уточнил Сталин. – Ну и что? Действовала внутри нашей страны пятая колонна гитлеровцев, так на то они и враги, чтобы везде своих агентов рассылать. Боремся как можем с последствиями их вредительства. Конечно, сейчас не на руку нащим правоохранителям огласка об этом деле, но щто сказано, то сказано. Не лищнее доказательство их виновности! Скажи, пусть Шахурину в камеру эту газету переправят…

      – Но, товарищ Сталин, – разъяснял бывший прокурор, – наличие «Четвертого рейха» иллюстрирует тесные связи между немецким руководством и нашим в первые годы войны! Бросает дурную тень на нас!

      – При других обстоятельствах меня бы это разозлило, – сохраняя непонятное его визави титаническое спокойствие, продолжал глава государства. – А сегодня я не думаю, что это повод для беспокойства. Во-первых, слова подсудимого всегда воспринимаются как способ защиты. Нет такой лжи, на которую он бы не пошел, чтобы только шкуру свою спасти. Разве нет, товарищ прокурор?

      – Да, но…

      – Я не договорил, – в голосе отца народов зазвучали привычные стальные нотки. – Во-вторых, в Англии или в Америке было не меньше, а то и больше немецких шпионов, и втирались они в доверие к верхам не хуже, чем в Москве. А в-третьих, скоро от Нюрнберга останутся рожки да ножки!

      – Это… «Нокмим»? Вы все-таки решились? – вполголоса спросил Андрей Януарьевич. Он был осведомлен о деятельности этой организации, как и о многих других мыслях Сталина по поводу процесса. Вообще в эти дни он был едва ли не самым осведомленным человеком из всего окружения Кобы.

      – А чего с ними со всеми волынку тянуть? Одни его обитатели нам 5 лет кровь пили. Другие новой войной грозят, последствия которой вообще трудно просчитать… А мы все про гуманизм да интернационализм толкуем! Сколько можно терпеть?! – И, переведя дыхание, резюмировал: – Болезнь легче предупредить, чем лечить.

      – Товарищ Сталин, по-моему, вы поспешили, – высказал свое мнение Вышинский.

      – Тебя забыли спросить.

      – Понимаю, но со стороны виднее.

      – И что видно?

      – Видно, что, если страна развязывает войну – это одно дело. Если обороняется – совсем другое. Я согласен с тем, что моральный облик наших «союзников» не лучше облика гитлеровцев, но столь активным и дерзким шагом мы весь мир разом против себя настроим, а это значит, объединим нацистов и американцев с англичанами. Понимаете, чем это чревато?

      – Понимаю, – упрямо кивнул Сталин. – Устрашением. Нас всегда боялись, и только на этом основывался авторитет самой сильной в мире страны.

      – Согласен, но мы ведь всегда защищались. Нападали – только в критических ситуациях.

      – А сейчас не такая? Сам же говоришь, Геринг разболтался после выпадов Черчилля. Завтра еще кто-нибудь рот откроет. Мне, что, сидеть и ждать у моря погоды? Надоело. Проходили. Я уже одному доверился в 40-ом.

      – Думаю, что Геринга можно урезонить и без столь радикальных мер.

      – Как? Если я не ошибаюсь, завтра начинается его допрос советским обвинением? Воображаю, что он там начнет вещать на весь мир…

      – Не позволим, товарищ Сталин, не беспокойтесь… – многозначительно, но уверенно произнес Вышинский. – Если помните, недавно с ним беседовал доктор Келли. Он наш человек во всех смыслах, – зажурчал елеем замнаркома иностранных дел.

      – Но ведь он же не успел ничего сделать!

      – Зато успел собрать такие сведения, которые Геринга заставят если не поседеть, то замолчать надолго – точно.

      Сталин внимательно посмотрел на Вышинского. Тот доверительно улыбался вождю – значит, не врал. Вообще, в отличие от Берии, Меркулова, Молотова и других посетителей этого кабинета, ложь за Андреем Януарьевичем водилась крайне редко. Потому «отец народов» смело мог сказать, что доверяет ему.

      – Ладно. Выкладывай, что там у тебя…

      – Слушаюсь. Но в ответ осмелюсь попросить вас. Давайте не будем спешить с этими евреями. Пусть подождут немного.