Сочинения русского периода. Прозаические произведения. Литературно-критические статьи. «Арион». Том III. Лев Гомолицкий
Читать онлайн книгу.
платок стиснут кулаком Иванова, а в кулаке крепко сжат единственный злотый – звонкая блестящая погремушка, волчок, кружочек, которому люди отдали свою волю, свою жизнь, свою радость.
Круглый, как бесконечный заколдованный круг. Это – Orbis{159}.
Orbis… – откуда это слово?
Огромные мерцающие синим огнем буквы O-r-b-i-s горят перед Ивановым.
Он оглядывается, где он. Как он очутился здесь?
Под ногами чужие холодные камни перекрестка. С четырех сторон света несутся стальные ревущие чудовища; отовсюду, куда ни повернись, бьет в глаза холодный мокрый ветер, холодные ночные огни. С четырех сторон света нависают враждебные серые камни. Вокруг копошатся, растут чужие благополучные жизни, но одна-единственная жизнь, истинная и несомненная, которую ощущает Иванов, корчится на этом грязном перекрестке, обведена, как околдована, путями автомобильных шин, дугами трамвайных рельс…
И это – Orbis? Что Мир?
Иванов хочет вызвать опять ту ночную радость, когда он скитался по ночному миру непризнанным духом. Но радости нет. Что-то мешает, что-то тянет на дно этих каменных городских ущелий, чтобы бросить на блестящие сырые асфальты, придавить, растоптать каменными сапогами.
Что же это за тяжесть? Злотый! Блестящий кружочек, волшебный камушек, монокль Сатаны.
Он продал за него радость своей ночной встречи с неизъяснимым, светлым, легким, презирающим голод, холод, страдания, унижение, не боящимся ни жизни, ни смерти.
А уж раз предал, раз упал на дно каменного мира, то – Боже! сколько возможностей, сколько соблазнов таит в себе один злотый!
…есть неизъяснимая греховная сладость безволия, когда за волчком улицы кружится голова и мысль о соблазне, как вино, пьяно и властно ударяет в голову.
Иванов жадно, с урчанием в горле, глотает горячее приторное какао и пожирает сдобные булки.
Это, кажется, лакомство, но Иванов не ощущает вкуса, и то теплое запретное сладострастие, которое томительно разливается по его телу, нельзя назвать удовольствием.
Наверно, убийца, всовывая медленно нож в теплое трепещущее тело жертвы – обязательно беззащитной, обязательно теплой и трепещущей – испытывает такое же сладостное замирающее томление своим чревом, своей самой сокровенной звериной первобытной утробой.
Колени Иванова холодеют, сердце замирает. Иванов старается, чтобы руки его не дрожали.
«На сколько я уже наел? – Хватит ли злотого? Ну и пусть не хватит. Где этот он там – холодный, твердый кругляшок – лежит, спрятался в мокрых складках платка… никто не заметил, как я часто щупаю карман? Надо так сесть, чтобы карман прижимался к стене… – Всё равно, наверно, уже злотый двадцать… Семь бед один ответ. За двадцать грошей идти в участок и за злотый двадцать идти в участок… А раз уж всё равно идти, то, по крайней мере, хоть съесть как следует».
Иванов стучит по стакану ложкой.
Барышня в белом балахоне нежно склоняется над ним. От нее сладко пахнет кухней. У Иванова темнеет в глазах, он пьянеет от этого запаха – от близости,